- Не презирают. Вы же не презираете свою кровную кобылу? Вы просто отводите ей ее место - в стойле. Они очень ценят и кровных кобыл, и чистую кровь - свою кровь. И соответственно - свою сперму, которую наделяют мистической силой и полагают греховным вливать ее в кобылу для каких-либо иных целей, кроме получения чистокровного потомства, они предпочитают делиться этой драгоценностью с товарищами по оружию.
- Как спартанцы?
- И как наши с вами предки, основавшие Рим, и как данайцы, выбившие наших предков из Трои, и как этруски, которых наши предки выбили из Италии.
- Это достаточно широко практикуется и сегодня.
- Практикуется, так же, как народ Рима практикует воинское искусство, ерзая задницами по скамейкам в цирке.
Они оба расхохотались. Отсмеявшись, он налил себе вина и отпил глоток.
- И все же, - сказал он, - откуда вы можете знать…
Вдруг навалилась тьма.
…Толпа шарахнулась, сбив его, дремавшего, сидя на солнцепеке, на спину, по глазам ударило солнце. Он вскочил на ноги, панически озираясь. Люди, дрожа, сбились в кучу у подножия крутой скалы, с трех сторон обнесенного изгородью из жердей. Они были совершенно голыми - мужчины, женщины и дети, ни проблеска разума не было на их лицах. Инстинктивно он бросился в гущу воняющего и поскуливающего стада. Свист раздался еще раз.
По ту сторону загона остановились два всадника. Кроме оружия и коротких грязных юбок из очень красивой, цветной материи на их крепких, дочерна загорелых телах ничего не было. У одного были черные волосы, завязанные в пучок на макушке, и глаза в колючих ресницах, серые, как грязный лед, щеки его до глаз покрывала густейшая черная щетина с проблесками седины. Волосы другого были темно-русыми и небрежно схвачены шнурком на затылке так, что отдельные волнистые пряди падали на шею и вдоль лица, у него была короткая, жесткая борода и зеленые глаза.
Зеленоглазый спешился, бросил поводья напарнику и, поднырнув под жерди, вошел в загон. Он двигался странным, скользящим шагом, почти не поднимая от земли ног в мокасинах, похожих на медвежью лапу. Приблизившись, он за волосы выдернул из толпы молодую женщину и без усилий поволок ее к выходу. Ворота не были заперты - он открыл их ударом ноги. Прямо у ворот он достал нож из чехла на поясе и небрежно перерезал ей горло. Затем нагнулся и начал пить хлещущую из раны кровь - было видно, как длинными глотками ходит его заросший русой щетиной кадык. Напившись, он быстро отделил голову от тела, уронив ее в пыль, подъехал его приятель с лошадью в поводу, зеленоглазый бросил тело поперек лошадиной спины, пинком захлопнул ворота, прыгнул в седло и, не оглядываясь, они ускакали куда-то за плоские холмы, окружавшие загон.
Упала пронизанная звоном цикад солнечная тишина.
Теперь он все понял. Но не мог вспомнить, как сюда попал и куда бежать. В верхней части его правого бедра тупо ныла сине-багровая опухоль с маленьким сочащимся отверстием посередине - он понимал, что это след от удара стрелы, но не мог вспомнить, как и когда был ранен.
Затем внезапно наступила ночь.
Он сидел на корточках, трясясь от холода и нервного озноба. Он ничего не помнил, ничего не знал, ни о чем не думал. Но какой-то голос внутри кричал без слов на одной высокой, напряженной ноте, побуждая бежать во тьму, куда угодно, только бы подальше от этого страшного места.
Он перебрался через лежащие вповалку тела, пролез между жердей изгороди и заковылял на негнущейся ноге в ночь.
Страшно хотелось пить, болела голова, звезды двоились и кололи глаза острыми лучами. Он потерял ощущение времени и не знал, сколько уже ползет через эти заросшие полынью глинистые холмы. Впереди появилось розоватое, подрагивающее сияние, похожее на отблеск костра.
За изгородью из веток колючего кустарника был свет и слышались голоса, там всхрапывали лошади. Воды! Он хотел украсть воды и выискивал глазами сквозь щель в изгороди амфору, бурдюк, поилку для скота.
Горел костер в очаге из камней, и над костром поспевала человеческая нога, рядом никого не было. Затем отлетел в сторону полог черного шатра, и к свету вышла молодая женщина. На ней ничего не было, кроме мешковатых штанов из голубой материи, схваченных шнурками у пояса и под коленями и запачканных темным между ног. Она была высокой и статной, настолько загорелой, что не были заметны соски грудей, ее русые, выгоревшие до белизны волосы были очень коротко острижены, а глаза посверкивали голубыми искрами. Она подбросила в костер пучок хворосту, и хворост громко затрещал. Из соседнего шатра выскочил мужчина, ниже ее на голову, но широкий, как бык, с лысой головой и резкими морщинами на бритом лице. Он что-то грубо крикнул женщине. Женщина расхохоталась, повернулась к нему задом и, нагнувшись, громко пернула в его сторону. Мужчина метнулся к ней и влепил ей такого пинка, что она с воплем влетела в шатер, пробив головой опущенный полог. Гневно бормоча себе под нос, мужчина подошел к костру, потыкал обгорелой щепкой в жаркое и, повернув его над огнем, скрылся в своем жилище.
И тут ветер донес до него запах воды. Принюхиваясь, он пополз вдоль ограды на четвереньках в сторону, откуда шел запах, он уже видел поблескивание воды меж пучков сочной травы, он уже почти ощущал ее вкус на своем иссохшем языке, как вдруг за его спиной раздался удивленный возглас. Он затравленно обернулся. В двух шагах от него стоял зеленоглазый, чуть склонив голову к плечу и скрестив на груди волосатые ручищи. Затем зеленоглазый слегка шевельнул пальцами отгоняющим движением и притопнул ногой, как бы вспугивая животное. Он вскочил, чтобы ринуться в темноту, но тут же рухнул на землю. Зеленоглазый подошел, покатал его подошвой мокасина и, присев на корточки, внимательно заглянул в лицо, глаза его расширились. Он рывком поставил его на ноги и, придерживая за руку повыше локтя, повел внутрь ограждения.
Полыхал костер, с которого убрали человеческое мясо и подбросили хворосту, чтобы было светлее. Он сидел на утоптанной площадке перед костром, вокруг, переговариваясь, стояли людоеды. Затем лысый бык что-то крикнул и, выхватывая нож, сделал шаг в его сторону, огонь блеснул на отточенном лезвии.
И он разом вспомнил все. Он был гражданин Великого Рима, воин и патриций. Вокруг него столпилась жалкая человеческая мразь, дикари и людоеды - один из них поднял на него руку.
В следующее мгновение лысый бык с воплем пал на колени, ткнувшись в землю костью сломанной руки. Воин, перехватив нож, встал на ноги, воин, который побеждал бешеных германцев, обмотанных волчьими шкурами, воин, который убивал изощренных парфян их же оружием, воин, который с обломком меча противостоял десятку опытных бойцов, воин, чьи руки были обагрены кровью сотни сражений в Галлии, Скандинавии и Африке.
Его лицо стало белым, как лицо статуи, запекшиеся от крови волосы и борода встали дыбом, он был совершенно гол, засвистел нож.
Метаморфоз был столь внезапен и ужасающ, что прежде, чем варвары поняли, что происходит, трое уже валялись на земле, истекая кровью, но черный, с глазами, как грязный лед и зеленоглазая тварь, усмехаясь, начали подступать с боков, а сзади, размахивая оружием, визжали женщины.
Он сделал выпад, но черный отбил его, разворачиваясь, он полоснул зеленоглазого по предплечью, но тут на его голову обрушился удар сзади, и все поглотила тьма.
Когда сознание возвратилось к нему, то ничего не изменилось, он продолжал пребывать во тьме - без зрения, без слуха, без ощущений тела. Воспоминания вернулись вместе с сознанием, и он понимал, что в живых его оставить не могли, но поскольку боли от мучений не было, значит, он умер. Так он висел, присутствуя в качестве духа в безвременном пространстве тьмы, и присутствия его духа хватало на то, чтобы, усмехаясь без губ и без лица, надеяться, что он не находится в желудках у людоедов.
Во тьме возник голубой огонек и, приблизившись к его несуществующим глазам, внезапно причинил ему страшную боль. Тьма вспыхнула, голубой огонь слился с тем, что было его существом, он стал звездой боли, агонизирующей в слепящей тьме. Он услышал рев, который вырывался из его глотки, тело его забилось в конвульсиях на твердой земле, в глаза ударил и закружился цветастый калейдоскоп мира.
- Заткни ему пасть, - сказал воин с глазами, как серый лед, и воина заслонило лицо женщины с всклокоченными светлыми волосами и алым ртом. Во рту блестели белые зубы. “Сейчас укусит”, - мелькнула мысль, но рот растянулся в улыбке, голубые глаза расширились, и он ощутил хлесткую пощечину.
- Ожил!
Он рывком сел так, что женщина едва успела убрать голову, но воин тут же пнул его мокасином в грудь, он упал на спину, попытался было вскочить, но ноги его были спутаны.
- Лежать! - крикнул воин. - Или я снова подвешу тебя за ноги.
Только тут он заметил, что лежит под деревом, а конец веревки, которой связаны его ноги, переброшен через толстую ветку, вокруг редко стояли другие корявые дубы, между ними паслись лошади.
