— Это так просто все, капитан Белопольский.
— Значит, вы меня знаете? Сейчас начнете вербовать? Как у вас принято? За приличную сумму в твердой валюте я готов.
— Вы торопитесь, капитан. У нас другие инструкции.
— Какие же? — Андрей, уже несколько успокоившись, снова почувствовал подвох, ловушку, стремление загнать его в угол. На этот раз ощущение не взволновало его. То ли поверил в знакомцев Калентьева, то ли перестал остерегаться их так, как в первые минуты встречи. — Следовательно, я не нужен вам и могу распоряжаться собой по собственному усмотрению? И твердой валюты не будет?
— Будет, капитан, — послышался голос, в котором звучали незнакомые командирские ноты. — Мы должны обеспечить вас деньгами, документами и отправить в Париж.
— Которого мне очень не хватает.
— Говорю, — уже с явным неудовольствием сказал тот, с лысым черепом, — вы ошибаетесь, уважаемый. По приезде в Париж мы больше не увидимся. Нам от вас ничего не требуется. Вы оказали помощь нашему другу! Он через нас — вам. И немного денег. Сказал, передает все, что может. Это честные деньги и от честных людей, поверьте...
— Тем не менее. Я — русский дворянин и офицер.
— И всегда, когда по чужому приказу расстреливали людей, интересовались, в чьем банке у них хранятся счета?
— То есть? — Андрей насторожился. — Извольте объясниться, господин... э... Не знаю, как вас зовут.
— Никакого значения, — оборвал его лысый. — Но поскольку этот вопрос так важен для князя, поясню свою мысль. Коротко. Деньги, которые хранятся и в Московском, и в Лионском банке, одинаково не пахнут.
— Заберите их, господин… безымянный. Я не возьму!
— Да какой я господин, — сорвался, не выдержав, лысый. — Дальше гардеробных господа меня не пускали.
— Так. Значит, товарищ? Это членам вашей банды вы товарищ. Мне вы не товарищ. Прошу запомнить. И передать, кому сочтете необходимым. Я благодарен вам за спасение, конечно, но у меня старые понятия о чести... Денег от товарищей не надо!
— Вы добавляете нам немало хлопот, князь.
— Но ведь я теперь принадлежу самому себе?
— Точно так, черт побери!
— Оставь его: не видишь, этот беляк упрям, как мул.
— Замолчи! И действуй. Мы подходим, Гошо.
Поднявшись по трапу, лысый осторожно приподнял крышку люка. Сказал Белопольскому:
— Обиды на вас не держу. Езжайте куда хотите, с богом.
— Спасибо и вам, — выдавил из себя Андрей, понимая, что лысый оказался умнее и выдержанней его.
— Надеюсь, не причиню вам больше забот, — сказал он сухо. — Полиция и пограничная стража не имеют против меня никакого компрометирующего материала. Я давно отвык от комфорта и доберусь хоть на крыше, хоть на площадке тормозного тамбура. Это уж не ваша забота.
— Ну и черт с тобой, — проворчал лысый. — Приходится действовать с учетом характера и привычек князя Белопольского.
— Цветков приказал швартоваться у дальнего причала, — сказал второй. — Тут у него есть опасения.
— Приказал — так приказал.
Оба вернулись на свои места. Снова заработал мотор и шаланда двинулась. Кто-то на мгновение проворно раскрыл люк и вниз полетели два карабина и несколько револьверов, завернутые в промасленную бумагу.
— Будет дело? — живо поинтересовался второй.
— Скажут, если будет, — флегматично отозвался лысый. — Не планировалось. Да и погрузка потребует час-другой, не меньше. И еще этот князь!.. Только его нам не хватало!
Андрей угрюмо молчал. Эти люди спасли его, но были для него чужими, может быть, даже враждебными. Было одно желание: расстаться с ними поскорей.
Остановился двигатель. Открылся люк и кто-то, свесив голову в трюм, крикнул:
— Добре дошли, другари! С приездом!
Глава вторая. БЕЛОПОЛЬСКИЙ В ПАРИЖЕ
Поначалу жизнь в столице Франции складывалась у князя Белопольского, как и у сотен других русских эмигрантов, добравшихся без средств до центра Европы, сумевших тайком сбежать из военных лагерей или незаметно скрыться из беженских колоний. Не хуже и не лучше! Невыносимо тяжелым показался лишь самый первый нескончаемый день в Париже. Маленькая деревня София и провинциальный захолустный Белград не вызывали у него такого безумного раздражения и протеста, рожденных ощущением собственной ничтожности... Не прекращающийся поток автомобилей на Елисейских полях; блеск фонтанов на плас Конкорд; зеркальные витрины, за которыми сверкали изделия из золота и бриллиантов, были выставлены шубы, накинутые на обнаженные плечи бесстрастных манекенов, огромные витрины, через которые Белопольский видел, осязал, чувствовал забытую уже шикарную ресторанную жизнь — богатых, модно одетых мужчин и женщин, с уверенностью и спокойным достоинством предающихся гастрономическим радостям.
Холодная, надменная толпа подлинных и полноправных граждан этой страны, обладателей денег и всех необходимых человеку документов — он ненавидел ее. Всех и каждого. Они казались ему хозяевами этого прекрасного, богатого, красивого города — бродяжке, случайно попавшему на эти улицы, обладателю лишь зеленого нансеновского паспорта, словно с каиновой печатью на лбу.
Темнело...
Андрей спустился в подземку и быстро добрался до Северного вокзала. Там он долго искал место, где бы приткнуться, пока не добрел до багажного отделения. Худая, изможденная женщина понуро сидела среди коробок, тюков и громадных кофров. Ей было за сорок. Неопрятная, в нескольких кофтах, одетых одна на другую, она вначале не обратила никакого внимания на этого худющего малого, торчавшего около ее конторки с добрый час. Он то присаживался на корточки, то прислонялся к стене, то начинал насвистывать какой-то неизвестный ей мотив.
— Иностранец? — спросила она, наконец.
Андрей кивнул.
— Негде ночевать? — в ее вопросе он почувствовал явный интерес. Он постарался игриво подмигнуть, изобразить, что имеет на нее виды.
Женщина оживилась, сонное выражение ее лица пропало. Она приволокла откуда-то из дальнего угла старый матрац, тонкий тючок и, как само собой разумеющееся, принялась деловито и споро устраивать их общее ложе. Она быстро снимала с себя какие-то кофты — одну за другой, и, оставшись лишь в несвежей рубашке грубого полотна, накинула поверх нее ярко-красный байковый халат, который был ей широк; упала на спину, насмешливо заметив, что сегодня ее гость вряд ли окажется способен хотя бы на один боевой подвиг, которым тут полагается платить за крышу. Андрей понуро молчал, слушая ее болтовню, мечтая лишь о том, чтобы поскорее улечься, — он едва стоял на ногах. А Жанетта — «Запомнил мое имя, малыш?» — в предвкушении любовных развлечений тарахтела без умолку. Алкоголиков не терпела и, если господин приблудившийся рассчитывает тут провести и вторую ночь, ему придется решительно выбирать между ней и вином. Белопольский пробормотал какие-то жалкие слова, завалился рядом, ничуть не заботясь о своем костюме, который старался оберегать весь день. Жанетта замолчала, долго вглядывалась в его лицо — он совсем не был похож на тех мужчин, с которыми ей приходилось коротать одну-две ночи: потом они исчезали навсегда. Этот был молод, очень худ, лицо его во сне было обиженным, беззащитным.
Едва забрезжил рассвет, Жанетта бесцеремонно растолкала Андрея. Он чувствовал себя омерзительно. Голова болела жестоко, тело стало непослушным, словно бы чужим, ноги ватными и слабыми. Он отдал Жанетте пиджак, попросил взять себе или продать, принести что-либо покрепче, чтобы подкрепиться.
— Так ты пьяница! — укорила Жанетта. — И хочешь напиться опять? До чего бы довел себя, «мой приблудненький». Тебе нельзя даже пива: иначе все и сегодня пойдет по старому кругу, а вечером я выставлю тебя без зазрения совести и придется тебе коротать холодную ночь под газетой, в обнимку с поломанной скамейкой в ближайшем сквере.
Скомкав, она кинула в него пиджаком, заявив, что пока он не пропил и его, есть еще слабый шанс найти хотя бы временную работу. Лучше уж она сварит ему кружку кофе — это должно подкрепить его, сделать через полчаса человеком, который сможет пойти искать работу. «В твоих-то условиях, думаю, нам подойдет любая, не так ли, мой красавчик? — рассмеялась Жанетта. — Но запомни все, что я тебе говорила вечером, пока ты, сонный, все же лез ко мне. Вернешься пьяным, пеняй на себя: я быстро сумею найти лучшую замену. И даже скандал тебе не поможет».
Андрей, полный презрения к себе, озверясь, обругал ее грязными словами. Он едва сдержался, чтобы не ударить или оттолкнуть ее, понимая, что ломает эту последнюю соломинку, которую протянула ему судьба. Жанетта издевательски рассмеялась ему в лицо и погрозила сухим, крепким кулаком. Но кофе принесла и сделала вид, что нисколько не обиделась. Они пили кофе. Андрей мрачно думал о том, как жалко он начал свою жизнь в Париже. На самом дне. Ниже некуда, хуже не придумаешь. Чем заниматься? Присоединиться к тем, кто роется в помойках и живет под парижскими мостами? Можно остаться и под одеялом добросердечной Жанетты, вытравив из себя последние капли порядочности. Ждать чуда? Но ведь чудес не бывает! А скорей всего будет срыв и он вновь окажется на улице. Один — с теми же проблемами, которые придется срочно решать...
