Приор де Кульмье, по его словам, с самого начала все понимал: лечебница — не место для этого эльзасца, которого все умалишенные почитали куда больше церкви и самих «Милосердных братьев». Боже, каких усилий воли стоило мне не схватить стоящий на столе графин и не раскроить им грушеподобный череп приора.
В итоге — какой же приятный сюрприз для Роже Коллара! Мое изгнание раз и навсегда освобождало его от неотвязного страха быть выставленным на улицу. Но долго наслаждаться безмятежностью ему не пришлось. Три года спустя он умер с перепою — очередная попытка одолеть литровую бутыль кальвадоса стала для него роковой. Место его занял Жан Этьен Доминик Эскироль и со временем превратил Шарентон в заведение с мировой известностью. Вышедший 30 июня 1838 года закон, в создании которого он принимал непосредственное участие, закрепил положение о том, что душевнобольные подлежали опеке со стороны государства и вправе были рассчитывать на соответствующий уход. В октябре того же года был заложен первый камень в фундамент нового здания лечебницы — симметричной постройки в форме полумесяца, светлой, с просторными помещениями.
Мне предстояло стать тому свидетелем.
Вернемся в гостиную барона Людвига Оберкирха. Тишина, наступившая по завершении Марией Терезой звукового портрета, показалась мне невыносимой. «Играй, играй», — мысленно кричал я исполнительнице, но та, сложив руки на коленях, решила дать мне время опомниться от полученных впечатлений. Вероятно, это продлилось довольно долго. Людвиг с несвойственной ему отрешенностью сидел, уставившись в ковер, производя впечатление человека, лишенного всех радостей. Наконец он, откашлявшись, изрек древнюю иудейскую мудрость о том, что, мол, никому еще не удавалось перехитрить свою судьбу.
— Что нам известно о том, что нас ждет? Множество людей погибло на набережной Тюильри, мне же выпало уцелеть. И было бы наивно делать из этого вывод, что, мол, такова моя участь. Уже педелю спустя мне ничего не стоило попасть под экипаж и навеки сделаться инвалидом. Тогда кто-нибудь обязательно сказал бы: дескать, первый несчастный случай уже был недобрым предзнаменованием. Жестом фатума, предостережением, и так далее и тому подобное. Но это бессмыслица — как бессмыслица и уповать на то, что все на свете должно иметь под собой ту или иную причину.
Людвиг производил впечатление до чрезвычайности подавленного человека. Голубые глаза взирали на мир с безразличием, вообще он выглядел каким-то осунувшимся, не похожим на обычного Людвига, беспомощным. Да и Марию Терезу это расстроило не на шутку, и она украдкой метнула на него полный мольбы взгляд.
Рассыпавшиеся по гостиной трели клавиатуры внесли в нее оживление, и высоко прозвучавшая мелодия «Ah, dirai-je, Матап…» развеяла упавшее было настроение. В Вене, рассказывала Мария Тереза, под эту мелодию пели дети: утром придет святой Николай. Сочиненные Моцартом вариации великолепно удавались ей, и нередко по завершении концерта ее просили исполнить их.
— Суггестивная музыка, — комментировал я.
— Куда там — подобное объяснение было бы слишком уж заумным для меня. Все намного проще — мелодии из категории легко запоминающихся. Вариации Моцарта — пустячок, да и только, они вызывают улыбку и приковывают внимание, но вот в состоянии ли они подвигнуть слушателей на думы о возвышенном, в этом я сильно сомневаюсь.
— Готов поклясться, что нарисованный вами, Мария Тереза, музыкальный портрет свел меня с ума…
— …и, хоть это мне и нелегко, я принимаю его во внимание, — с напускной серьезностью закончил за меня Людвиг.
Мария Тереза весело рассмеялась и ласково погладила Людвига по волосам. Он чмокнул ее в макушку, слегка привлек девушку к себе, после чего позвонил горничной, велев принести шампанского и бокалы. Его брат должен прибыть с минуты на минуту, так что не мешает выпить напоследок. Людвиг принялся откровенно болтать, признавшись, что им с братом пришлось продать изрядный кусок земли, дабы оплачивать свое парижское жилище. К счастью, владений еще предостаточно, земли к тому же превосходные, так что все пока не так уж и скверно.
Я был в курсе того, о чем говорил Людвиг. Землевладения Оберкирхов в эльзасском Энхейме были на самом деле выгодны любому, кто пожелал бы приобрести их. Урожайность была настолько высока, что вполне можно было рассчитывать на солидную прибыль, куда более значительную, нежели в других частях Франции.
— А этот толстяк Альбер, ваш управляющий, он так и остается у вас?
— Конечно. Только сейчас его уже толстяком и не назовешь. Помню, как он влепил мне пощечину за то, что я грязными ногами по мешкам с зерном топал. Мы с Филиппом однажды подрались из-за нашего близняшества. Я ведь появился на свет вторым, но тогда мне вздумалось утверждать, что я родился первым. Наилучший предлог для потасовки. А так как Филипп был сильнее, я вынужден был отступить и забрался на мешок с зерном. И наш славный толстяк Альбер, добравшись до меня, выговорил мне. «Людвиг, — начал он поучающим тоном, — ты не имеешь права попирать ногами цивилизацию». Я ровным счетом ничего не понял, по именно в этом и состояла его хитрость. А потом я узнал, что одно высеянное зернышко оборачивается осенью пятью собранными, что давало людям возможность и наестся до отвала, да и про запас отложить. Пять зерен из одного, вот это урожайность. В Средние века она равнялась один к трем. Это на меня произвело впечатление, нет, не то слово, я был ошарашен. С тех пор крестьянский труд вызывает у меня уважение, потому я и решил командовать нашим имением.
— И твой брат-близнец тебе не ставит палки в колеса?
— Нет. Пока удел остается уделом, у него нет возражений. Единственное, что нас объединяет с ним, это страсть к собирательству.
— На самом деле?
— Да, вес именно так, Петрус, — с улыбкой заверила меня Мария Тереза. — Людвиг собирает вокруг себя дам, не гнушаясь даже незрячими, что же касается Филиппа, тот хватается за все, что имеет отношение к изобразительному искусству. Людвиг считает, что гостиная его брата на рю де Вожирар скорее напоминает картинную галерею.
К общему смеху присоединились и возгласы радости — прибыл Филипп. Я сердечно обнял его и даже не мог с определенностью сказать, кто из братьев мне симпатичнее. Филипп действительно казался физически сильнее и энергичнее брата. Без всяких церемоний он поцеловал Марию Терезу в щеку и в лоб и нежно, как жених невесту, обнял ее.
Я заметил, как Людвиг, увидев это, побледнел. Лицо его исказила ревность. Опустив голову, он снова уставился в пол. А Филипп между тем с победоносным видом сиял, и не думая скрывать довольство, будто говоря: гляди, ты, младший братец, она влюблена в меня ничуть не меньше, чем в тебя. И, как мне показалось, Мария Тереза на самом деле весьма симпатизировала Филиппу, было видно, что от подобных проявлений нежности она чувствовала себя на верху блаженства.
Красивая, промелькнула у меня озорная мысль, хотя что-то во мне и протестовало, мол, ведешь себя так, будто тебе на Людвига наплевать. А только что изо всех сил пыталась уверить его в обратном! С другой стороны, они же братья-близнецы. Я и сам понять не мог, кого выбрал бы своим закадычным дружком, так отчего бы не насладиться обществом сразу двоих, по очереди?
— Черт возьми, ну давайте же спрыснем твой приезд!
С этими словами Людвиг сунул брату бокал шампанского. Тот передал его Марии Терезе, что вызвало у Людвига уже не подавленность, а чистую ярость. Во избежание ссоры я, взяв на себя роль камердинера, тут же проворно наполнил остальные бокалы и два вручил братьям.
— За нас! — вызывающе воскликнул Филипп.
— Да-да, за нас! — сухо повторил Людвиг.
Мария Тереза не была глухой. И тут же покорно прижалась к Людвигу, желая умилостивить его, и провела ладонью по волосам. Глаза девушки зазывно блестели, губы полураскрылись в улыбке. Мне вдруг стало жарко. Нет-нет, разве позор — поддаться женским чарам, скорее таков закон природы. И двое близнецов, домогавшихся ее благорасположения, просто обречены стать соперниками. Я же в тот момент был глубоко убежден, что Мария Тереза не столь серьезно воспринимала всю эту возню вокруг себя, для нее все было лишь забавной интрижкой. Разве было в ее жизни что-то, что потеснило бы музыку, концерты, разъезды?
Стоило ли удивляться тому, что я вдруг ощутил себя пятым колесом в телеге? С одной стороны, Людвиг и Филипп будто олени в брачный период сошлись рогами, а Мария Тереза, приняв нейтралитет, подзадоривала одного и другого. Вскоре мне даже показалось, что вся троица просто-напросто подкапливает опыт и силы для грядущих ночных забав — я даже умудрился сервировать некий воображаемый пир по этому поводу: рейнские раки, бисквитные пирожные с кремом, свадебный суп, буженина, шампанское, яблочный компот. И будто воочию видел, как Мария Тереза, игриво вытянув губки, смакует яблочный компот, что еще более распалило мои чувства, и вот у меня перед глазами уже обнаженная и сладострастно стонущая Мария Тереза в недвусмысленной позе на постели.
