— А кто будет платить за него? Комендатура?
Голос фрау Линде сразу приобрёл резкость, лицо её, за минуту до этого приветливое, стало злым и неприятным.
— Своего отца будете содержать вы сами, фрау Линде, — ответил капитан.
— Но я же могу кому-нибудь сдать эту комнату, возможно, даже советскому офицеру, и буду тогда получать за неё деньги.
— Я говорю, как представитель комендатуры, — ответил Соколов.
Он твёрдо произнёс эти слова, и вновь выражение лица фрау Линде разительно изменилось — она снова овладела собою.
— О, да, да, господин капитан! — опять заторопилась фрау Линде. — Конечно, вашего распоряжения вполне достаточно для того, чтобы мой любимый старый отец жил здесь сколько ему будет угодно. Если он пользуется вашим вниманием, никаких возражений быть не может. Я приму его с большим удовольствием. Кроме отца у меня нет ни одного близкого человека на всём белом свете…
Услышав слова дочери, Фридрих Линде приободрился и положил на стул свой узелок. До этой минуты он неуверенно прижимал его к себе обеими руками.
— До свидания, — обратился Соколов к старику. — Если у вас здесь возникнут какие-либо недоразумения, можете зайти в комендатуру и обратиться ко мне.
С этими словами капитан Соколов покинул дом фрау Линде.
Да, пожалуй, теперь его придуманные биографии редко будут совпадать с действительными… Размышляя над этим, он направился обратно в комендатуру.
В кабинете у полковника Соколов застал прикомандированного к ним врача. Доктор с тревогой в голосе докладывал, что оставшиеся под развалинами домов трупы разлагаются, что их необходимо немедленно извлечь из-под обломков и похоронить, иначе в городе может вспыхнуть эпидемия.
Выслушав врача, полковник Чайка отдал приказ собрать всё население Дорнау для расчистки руин!
Вместе с несколькими десятками тысяч других заключённых Лекс Михаэлис до конца апреля 1945 года находился в концентрационном лагере Заксенгаузен. Узники были отрезаны от всего мира, и, конечно, им не говорили о наступлении советских войск. Но заключённые и без того заметили охватившее охрану беспокойство, а в последние дни до них стали доноситься звуки канонады.
Приближение фронта наполняло сердца измученных людей надеждой на близкое освобождение и одновременно вселяло страх. Лекс Михаэлис, как и многие другие, прекрасно понимал, что в последнюю минуту эсэсовцы могут перебить всех заключённых, а уж коммунистов-то прежде всего.
Но в одно прекрасное утро необычная тишина, царившая в лагере, поразила заключённых: оказалось, что вся охрана лагеря внезапно исчезла. Осторожно, ещё не веря в своё избавление, потянулись за ворота первые смельчаки: основная масса заключённых всё ещё боялась выйти за ограду.
Весь день прошёл в спорах и догадках. К вечеру по шоссе быстро промчались в западном направлении последние грузовики, наполненные перепуганными эсэсовцами, а вслед за ними около ворот появился советский танк.
К этому моменту Лекс Михаэлис был уже далеко. При первой же возможности он поспешил уйти. Выйдя за проволоку, Михаэлис с наслаждением сорвал с пиджака опостылевший лагерный номер и сразу превратился в обыкновенного измождённого и оборванного человека. Множество таких людей двигалось в те дни по дорогам Германии.
Без всяких приключений, при случае на попутных машинах, а больше всего пешком добрался Лекс до своего родного города Дорнау.
Гитлеровцы бросили Михаэлиса в концентрационный лагерь шесть лет назад. Это было накануне нападения на Польшу. В те дни гестаповцы провели основательную чистку населения, стремясь изъять всех, кто когда-либо сочувствовал коммунистам.
Михаэлис уже давно интересовал гестаповцев. Они хорошо знали, что до запрещения компартии он был активным её членом. Правда, потом этот мастер завода «Мерседес» как будто бы совершенно отошёл от политической деятельности и никаких прямых улик против него не было, но штурмбанфюрер Зандер всё же подозревал, что Михаэлис ведёт подпольную работу.
И это действительно было так. Недаром на заводе время от времени появлялись листовки, призывавшие рабочих бороться против фашизма. Когда такой клочок бумаги попадал к Зандеру, он приходил в бешенство. Вот почему Лекс в конце концов и предстал перед штурмбанфюрером. Конечно, мастер ни в чём не признался, но со свободой ему пришлось распроститься надолго.
Шесть долгих лет провёл в концлагере Лекс Михаэлис. Казалось, весь мир забыл о нём. Он не знал, что делается в родном Дорнау, что стало с его женой Матильдой Михаэлис, он не знал даже, жива ли она. Ни одной Еесточки, ни одной строчки не получил Михаэлис за все эти страшные годы.
И вот теперь, стараясь сдержать всё нарастающее волнение, шёл он по Кверштрассе, приближаясь к столь памятному ему дому.
Как можно скорее пройти последний квартал, как можно скорее открыть дверь второго подъезда и подняться к себе на третий этаж! А вдруг его квартира сохранилась? А может быть, Матильда жива?
Открыв тяжёлую входную дверь, Михаэлис почувствовал, что его покинули последние силы. Пришлось долго стоять на площадке, ожидая, пока уймётся сердце. Потом медленно, ступенька за ступенькой, он стал подниматься по лестнице.
Ничто как будто не изменилось здесь за время его отсутствия. На дверях висели знакомые таблички. Попреж-нему блестели кнопки звонков и автоматических выключателей.
Он остановился на верхней площадке и долго не решался взглянуть на дверь своей квартиры. Потом всё же отважился и даже улыбнулся от радости. Табличка с его именем висела на своём старом месте. Как и прежде, она была начищена до зеркального блеска. Краска на двери около медных винтов была слегка поцарапана: видно, табличку привинтили совсем недавно.
Он надавил кнопку, но привычного звонка не последовало. Тогда Лекс постучал, и сразу же где-то в глубине квартиры послышались шаги.
— Кто? — спросил женский голос.
У Михаэлиса перехватило дыхание. Он не мог вымолвить ни слова. Дрожащей рукой Лекс постучал в дверь. Вопрос повторился:
— Кто?
— Откройте!
Михаэлису казалось, что он кричит, в действительности же только хриплый шёпот слетел с его губ.
Дверь отворилась. Лекс Михаэлис увидел жену. Да, это, конечно, она, изменившаяся, постаревшая, но это она, Матильда!
В первую минуту она не узнала мужа. Да и трудно было узнать в этом сутулом, грязном, заросшем рыжеватой щетиной оборванце всегда подтянутого, аккуратного, чисто выбритого мастера завода «Мерседес» Лекса Михаэлиса.
— Это я… — сказал он, растерянно улыбаясь.
Она побледнела, схватилась за косяк, потом всё же овладела собой, и на губах её тоже появилась робкая улыбка.
— Я ждала тебя, входи, Лекс, — тихо сказала она.
Многое пришлось испытать Матильде Михаэлис за эти шесть лет. После ареста мужа с большим трудом устроилась она сиделкой в городскую больницу. Ночи напролёт дежурила, выполняла тяжкую, изнурительную работу, но не позволяла отчаянию одолеть себя. А потом её всё-таки выгнали из больницы как жену антифашиста, и пришлось жить уже совсем впроголодь, продавая вещи да время от времени прирабатывая стиркой.
Но всё же не угасла в её сердце надежда. Бывало в скорбном раздумье подходила она к шкафу, где по прежнему висели костюм и летний плащ мужа, и пыталась вообразить своего Лекса снова таким же красивым и представительным, как прежде.
Сейчас Михаэлис с удивлением рассматривал свой старый костюм.
— Как же ты ухитрилась сохранить всё это? — восхищённый, спросил он.
— Понимаешь, Лекс, мне всегда казалось, что стоит только продать твои вещи, как оборвётся последняя связывающая нас ниточка.
Матильда всё ещё не верила в своё счастье и теперь, поминутно выходя на кухню, хотела как можно скорее снова убедиться в том, что Лекс тут, что он вернулся и что это ей не приснилось.
Отвечая на бесчисленные расспросы мужа и. сама рассказывая о своих злоключениях, она ухитрилась вскипятить воду для бритья, почистила костюм, достала бельё. Она суетилась, радостная, возбуждённая, но в голове её нет-нет да и мелькала мысль: а что будет, когда Лекс сядет к столу? Ведь всё, что у неё есть, — это кусок хлеба, полученный по старой карточке. Ничего больше! Магазины ещё не открылись, да и новых карточек пока не выдали. Чем же она его накормит?
А Лекс помылся, побрился и теперь рассматривал в зеркале своё похудевшее, вытянувшееся лицо с широко открытыми, чуть печальными глазами много перестрадавшего человека. Костюм висел на нём, как на вешалке, но это его не огорчало.
Когда он сел к столу, Матильда поставила перед ним стакан суррогатного кофе и положила на тарелку свой единственный кусок серого, будто из опилок выпеченного хлеба. Она виновато улыбнулась, ставя тарелку на стол, и Лекс сразу всё понял.
