И все же нашлись на свете люди, которых не испугала тишина солончаковых кладбищ, не устрашило змеиное шипение блуждающих дюн. Смело проникли они в изменчивую пустыню, освоили холмы и лощины. Пустыня стала их просторным, родным и любимым домом.
Они храбро наступили ей на усаженный шипами хребет и совершили тем самым подвиг, не уступающий, быть может, заслугам строителей городов. Ибо не труднее возвести дворцы у рек, извивающихся средь зеленых полей, чем разбить в безводных песках шерстяную палатку. Не только разбить, но и довольствоваться ею от рождения до смерти.
По алую кровь этих терпеливых людей, стремясь разорить, растоптать и сжечь их просторный, родной и любимый дом, и шли сейчас, сжимая в руках тяжелые копья и мечи, барсы Парсы.
Отряды двигались днем и ночью, делая на отдых короткие перерывы. След сакского войска отыскали три проводника, три сака из сородичей Фрады — те, что больше других сожалели о неожиданной гибели старейшины. Их отобрал Куруш. Остальных по его приказанию забили в колодки и отправили на левый берег. Так будет верней. От этих добра не жди.
— Берегись, люди выбьются из сил при такой гонке, не устоят против неприятелей, — пытался образумить Гау-Барува царя царей.
Но не слушался теперь Гау-Баруву разгневанный неудачами ахеменид.
Он слушался только Креза. Один Крез понимал государя, от души одобрял его действия.
— Чего ради внимал ты до сих пор глупым советам всяких рябых и рыжих? Сколько времени потеряно напрасно. По уму мой государь выше ста Гау-Барув и Утан, вместе взятых. Потому-то именно Куруш стал на этой земле царем царей, а не какой-нибудь завистливый купец или родовой вождь. Ты осенен крылами птицы Хумаюн; ступай и смело совершай предначертанное богами. Я очень стар и болен. Мне давно пора умереть. Но я не умру, пока мой государь не вернется с победой.
И Крез опять засел на левом берегу.
«О время! — думал растроганный Куруш. — Ты превращаешь самых заклятых врагов в преданных друзей. Хорошо, что я сохранил Крезу жизнь. Бедняга, он так одинок, так беспомощен. Не диво, что привязался с годами ко мне, своему победителю, словно к брату».
Виштаспа тоже хотел остаться у реки. Саки опять могут напасть на мост, нужна здесь твердая рука. Нет, дорогой Виштаспа. Не забывай — у тебя молодой, умный, сильный сын. Будешь рядом со мной — я сумею лучше других сохранить для сына отца. Ты будешь рядом со мной, Виштаспа, родной.
По совету Креза царь царей отправил в Марг крупный отряд легкой конницы — за новыми осадными машинами. Другой крупный отряд выделил для охраны моста. Начальником охраны, казнив неудачливого Арштибару, назначил — кого? — конечно, Креза. А сам вновь двинулся в глубь Красных песков.
Война — не состязание по острословию. Она — не речей, а мечей столкновение, исход ее решает сила. Довольно болтовни! Ни дня промедления! Вперед! Вперед! Куруш рыскал в колеснице с краю движущихся войск, проносился то к голове колонны, то к хвосту, торопил отстающих и мешкающих, избивал до крови дубиной ленивых и нерадивых.
— Я не встречал еще человека, который так упрямо гонялся бы за собственной гибелью, — сказал Утана царскому телохранителю Михр-Бидаду. «Когда к зверю приходит смертный час, он бежит прямо на охотника».
С недавних пор они держались вместе.
Грустный Михр-Бидад хорошо приметил всегда чем-то недовольного Утану, печальный Утана хорошо приметил тоже чем-то недовольного Михр-Бидада. Они с первых дней переправы искоса приглядывались друг к другу приглядывались зорко, осторожно, чуть ли не принюхивались, как волки из разных стай.
После того, как Спаргапа зарезался, молодой перс не выдержал — убежал к реке, сел у воды, глубоко и тяжко задумался.
Ему казалось — он убил сегодня своей рукой родного брата. Что плохого сделал ему, Михр-Бидаду, несчастный сын Томруз? Ничего. Не будь войны, Михр-Бидад и знать не знал бы, что где-то на свете живет какой-то Спаргапа. А если б и узнал и встретился с ним, то они могли бы стать друзьями.
Бедный Спар. Он погиб ни за горсть песку. Уничтожил охрану моста? Но разве он просил эту охрану строить мост и стеречь его? Правда, если подумать, воины тоже не виноваты — их заставили. Куруш заставил. Куруш, эх, Куруш!..
— У приморских сирийцев — финикиян, живущих в Тсуре и Сайде [17], есть медный бык — бог Баал, — сказал Утана, присаживаясь рядом. Торговца тоже потрясла смерть Спаргапы. — Финикияне в надежде получить взамен сто сундуков благ, кидают в раскаленное чрево Баала своих детей. Но что может дать человеку медный, полыхающий огнем бесчувственный бык? Такова война. Она кровожадна, подобно Баалу. Пожирает цветущих детей и дарит взамен лишь кучу остывшей золы…
— Пятнистая смерть, — сказал Михр-Бидад. — Так называют войну саки.
С тех пор подружились богатый Утана и бедный Михр-Бидад.
Не раз Раносбат звал молодого приятеля к себе в шатер — выпить вина, покурить хаомы. Но Михр-Бидад, ссылаясь то на занятость, то на усталость, неизменно отказывался от приглашений.
Стоило ему вспомнить ту гадкую ночь, как к горлу подступал позыв на неудержимую рвоту. Если прежде Михр-Бидад боготворил Раносбата и дорожил снисходительной дружбой высокого начальника, то теперь видеть не мог без содрогания его грузной и гнусной фигуры.
Раносбат обиделся на Михр-Бидада.
— Бездушная тварь! Кто человеком сделал этого голодранца? Раносбат. Благодаря кому сын ослицы ходит в телохранителях? Благодаря Раносбату. Почему же он нос от меня воротит? Зазнался. Эх, люди!
На седьмой день похода вновь озорно засвистал южный ветер. Следы сакского войска опять унесло, заровняло, сгладило, сдуло — будто их и не было вовсе.
— Пусть свистит, — сказал Куруш. — Ветер с юга, добрый ветер. Не в глаза дует, а в спину. Помогает нам идти. Это божий знак. А след — к чему он теперь? Проводники хорошо знают горы, где прячется Томруз. Да вот они и сами, те горы.
Он кивнул на синеющий к северу невысокий хребет.
К вечеру войско добралось до леса.
Разглядев, что это за лес, персы разом остановились, застыли, кто где, словно их всех одним ударом вогнали, точно колья от палаток, в желтый песок.
Лес был мертв.
Он был очень густ, но необычайно светел, тих и пуст — ни одна тварь не могла вынести и часу среди низкорослых, безлистных и бесплодных, давно засохших деревьев, не дающих тени.
Казалось, когда они росли, давил на них не легкий воздух, а тяжелый гранит — так скорчены, скрючены, скручены были их стволы и ветви. Будто серым ветвям, твердым, точно камень, но хрупким, как плохо обожженная глина, не хватало дыхания, и они, чудовищно напрягаясь, медленно ползли меж глыб, мучительно втискиваясь в хаос изломов и трещин, с неимоверным трудом выворачивали пласты, да так и застывали, выдравшись к свету, нелепо растопыренные судорогой небывалой силы.
Темные кучи опрокинутых ветром саксаулов походили на груды лежащих вповалку, обгоревших, высушенных солнцем человеческих трупов.
Иные деревья, неживые, но стоячие, напоминали скелеты повешенных, четвертованных, посаженных на колья.
Войско попятилось на целый хатр.
Сегодня на стоянке разговаривали мало, а смеха, обычного по вечерам, и вовсе не слышалось. Призадумался даже нетерпеливый Куруш. Уж очень смахивал мертвый лес на бранное поле через месяц после битвы.
Что сталось со Спаргапой? Томруз не знала. Разведчики, не спускавшие глаз с персидских войск, не могли ничего проведать о судьбе Спаргапы.
Томруз крепилась.
С виду — невозмутимо спокойная, бесстрастно молчаливая, точно каменная скифская баба, объезжала она во главе родовых вождей стоянку сакского войска.
Но внутри — внутри у женщины все почернело от горя. Она глядела на соплеменников — молодых, здоровых, сильных — и со скорбью думала о том, что завтра многих из них не будет.
Сгинут они, как сгинул Спар.
Каждый сак казался ей сыном, и она жалела их, как сыновей. И саки тянулись к ней, словно к матери родной, ибо чувствовали сердцем ее великую любовь и великую жалость.
— Старух, детей и кормящих матерей мы отправили под охраной небольшого, но хорошо оснащенного отряда на север, к Яксарту, — говорила Томруз гонцу хорезмийского царя. — Туда же угнали стада. Тысячи оставшихся юношей и зрелых мужчин вооружились копьями и секирами. У каждого воина по два лука, по четыре колчана, по два запасных коня. Из крепких проворных девушек и молодых женщин я составила сто летучих отрядов лучниц. Помогут мужьям и братьям.
— Когда я выехал из города, наше войско двигалось вверх по Аранхе, по правому берегу, — сказал хувар из Хорезма. — Через три дня оно должно быть здесь.
— А наши люди спустились вниз по реке на плотах, — сообщил гонец из Бактры. — Послезавтра они прибудут сюда.
— Воины Сугды в одном переходе от ваших гор, — заявил согдийский гонец. — Ты увидишь их завтра, мудрая Томруз.
