— Езжайте, забирайте одежу.
Все ж ведь там, одежа там пооставалась, только детей забрали, коров пригнали в Городец. А они, наши, кричат… Раева эта:
— Лени-ик, иди домой! И я тоже выхожу.
— Ну, вот, Манька, — говорит моя сестра, — поедем домой, мы в хате уже, печь истопила, детям картошки напекла, детей спать уложила.
Ну, мы едем, одежу взвалили, едем. Ага, холодно было: на покрова, осень. Ну, и мы едем домой, сейчас, как выезжаем — тут уже люди стоят. Людей вывели уже. Тех, что заперты были: побрали их, привезли, раньше, чем нас, тех людей. Как только мы подъехали, они нашего коня забрали — и сюда, во двор, к хозяину. А нас — в этот табун. А моя сестра:
— Ай, пан, а киндеры? Киндеры, а боже ж мой, а где мои киндеры?!.
А они в хате. Подводит ее к нам, к нашей хате:
— Быстро, быстро!
Немец так. А женщина, что ездила по одежу, это, кричит… Четверо или пятеро у нее было детей. Она кричит:
— Ма-а-ама, веди детей!
Мать ее вывела детей — она из хаты, и моя сестра в хату, а сестрины дети на печи спят. И он прикрыл дверь и повел нас.
Вопрос: — А сестра осталась в хате, с детьми?
— Ага. И еще некоторые женщины остались в хате. Ну, ладно. Прогнали в конец села. Сюда вот, как едешь, во, из Быхова, где теперь остановка, сюда пригнали. Сейчас пригнали, ну, и тут поставили. Поставили, ну, и стой тут. Боже ж мой, дети кричат. Ага. Они пошли на другую сторону улицы и сейчас — раз, выстрел. А эти дети: „а-а-а-а!“ — кричат. Дак одна смоленская баба — четверо детей — дак она говорит:
— Деточки, чего вы кричите, помучуть немного, постращають и пустють.
Ну, тут и мы уже, мы уже тут канителимся:
— А бабочки, а любочки, а что делать, куда погонят?
— Никуда не погонят, — заявляет полицейский, — По_ убиваем, попалим. Все вам!
Ну, и тут, во, они еще раз выстрелили. Через выстрел эти люди стали уже канителиться. Они сейчас заворачивают:
— Ком, рус, ком, ком, ком в хату!
Вогнали нас сюда, в хату эту. Там, правда, в этой хате, пола не было. Тогда, как бомбежка была, дак выдирали полы, этот пол и все это. Думали: „Поедем в лес и отсидимся, а война кончится, дак приедем, дак хоть землянку какую из тех досок сделать“. Пола там не было. Ну, и нас — сюда. И очередь — р-р-р-р!.. Из пулемета в двери. Кого убили, кого ранили. Дверь заколачивают и поджигают дом этот.
Там один говорит:
— Тетка Манька, ходи, во тутка светится. Ямка такая, картошку ссыпали.
— Светится! Дай-ка мы будем драть эту землю.
А я уже ранена. Мне уже некуда. Вся вот так в крови. Босая. Покрова, снежок уже, босая и вся уже вот так в крови, голая ж! А боже ж мой! Давай мы так колупать, давай. Темновато тут было — сумерки.
— Лезь, чего не лезешь!
Я полезла. Вылезла. И он за мной. Дак я уже как вылезла, поползла в ямки — там когда-то кирпич делали. Дак я ямками и там на огород, там — двор, я — туда. Боже ж мой — собака!.. Ну, раз собака — я на огород и поползком, поползком… Стожок стоял — я под этот стожок рачком. И уже у меня все… Во тут вырвало кусок, и теперь рана есть та. Ну, и лежу, думаю… Лежу и вдруг слышу — пулемет катится: тр-тр-тр! И немцы. Думаю, ну все. Оттуда вылезла, а тут помирать уже буду. Я слышу, кричит Мархвочка та:
— Лю-ди! Идите домо-ой, паны-ы зовут!
Вопрос: — Это они заставили кричать?
— Заставили. Взяли и повели. И приказали: „Зови всех людей!“ И она кричит:
— Люди! Идите домой, паны зовут!..»
На это дело, чтоб лучше загнать, выманить из лесу, затравить людей, у зверья были и свои собаки — полицейские. Их люди так и прозвали — «бобиками».
Рассказывает Вольга Павловна Громович из Клинников Докшицкого района Витебской области:
«… Мы все собрались и поехали в лес. В лесу сидели там. Тогда понаехали эти немцы. Тут один был полицейский из нашей деревни. Двое было их. Сейчас они прискочили… Знали, где мы схоронились.
Прискочили:
— Езжайте домой, вас никто трогать не будет. Не сидите в лесу. Они вас трогать не будут, только те будут убивать семьи, которые в партизанах. А этих никого не будут убивать.
Это Харченок был, Кастусь, он помер уже… Войнич Макар был. Это они нас агитировали, чтобы мы домой приехали. Если бы мы в лесу были, то, може, и остались бы. Но они от нас не отстали, пока мы домой не собрались.
Приехали мы домой, а тут уже немцы наехали в нашу деревню. Тут уже у нас было двое в партизанах. Дак сразу их семьи забрали. А нас это не трогали еще.
Сидят девчата, собравшись, на улице. Тут пришел „народник“[49] и спрашивает:
— Тут Сушко Юлия есть?
Никто ничего — молчат. Тогда она сама говорит:
— Есть.
— Ах, это вы?
— Я.
Так она сама. Ихних погнали родителей, дак она не хотела одна оставаться.
— Выходи!
А тогда еще спрашивает:
— А Сушко Зося?
— Есть.
Девки уже большие. Всю они ночку пересидели в том Дворе, а вот раненько, часов в пять, гонят их. Как раз около нашей хаты, сюда, на луг. А там гумно стояло. Как Раз мамин родной брат забран был. Мама моя, как только увидела — так вся и обомлела.
— Мамочка, — говорю я, — нам всем так будет. Ну что ж, поубивают — ничего не сделаешь. Гады нашли, то побьют уже…
Повели их туда, где постройка стояла, загнали в ту постройку. Сначала убили их, а потом запалили эту постройку. Из автомата. Только три раза провели.
В то утро они как раз и выбрались от нас.
Пошел „народник“ по лошадь. А там моя тетка была. Били ее и не добили. Она в положении была. Живая еще была. Около купели[50] там лежала. „Народник“ этот пришел за лошадью, а она говорит:
— Детки мои, за что ж вы меня били, за что ж вы нас били? Мы ж люди бедные, что ж мы так попали? Мы ж горевали, жить хочем, за что ж так побили? Ай-яй-яй! Семейку мою всю перебили, и мужа убили. Добейте вы уже и меня, чтоб я на этом свете не была.
Вот так… Так во…
И тот „бобик“ — а немцы еще не уехали — пошел заявил, и один пришел, добил ее. Тетю мою.
Убили, коней позапрягали, собрались и поехали.
А мы уже тогда пошли смотреть, где кто есть. Може, где кто жив.
Живого никого не оказалось. Только одна она была выползла, и ее убили.
Воду мы носили… Известно же, горят люди! Гасили мы их. Одежу кое-какую собирали, на кладбище занесли их и похоронили.
Вот и все.
Мой тэта тоже на огороде был.
Взяли сундук большой, собрали, что от них осталось, в тот сундук — и на кладбище завезли…»
Человек, на которого обрушился фашистский «новый порядок», обживает лес. Роет и обживает норы, спасаясь от зверья в мундирах.
Рассказывает Зинаида Ивановна Путронок из деревни Борковичи Верхнедвинского района Витебской области.
«…В лесу мы построили землянки. И жили там до экспедиции. Когда началась экспедиция зимой, то часть партизан пошла. Мы же остались. Три семьи нас жили в болоте, пока шла экспедиция. Экспедиция рядом шла, но нам как раз удалось… Только мы зашли в болото и выпал снег. Это как раз перед Новым годом было. В сорок третьем, видать, зимой. Скот мы не брали. Только нас было четверо: мать и три сестры. Там еще две семьи. Три семьи нас. Без скота ушли в это болото. Снег прошел — следы завеяло, и экспедиция рядом шла ночью. Помню, Новый год встречали немцы, стреляли, салют давали в двенадцать часов. Новый год. И мы все — и разговоры слышали, и выстрелы, все слышали, но уцелели. Немцы не догадались. А кто вез на конях и скот гнали, тех всех экспедиция догнала и расстреляла. Мы после вышли, когда все утихло, прошли по лесу — жуткая была картина. Мы прошли до своих землянок — лежали трупы, кони, коровы пострелянные — жуткая картина была.
Вторая экспедиция шла летом. Это, по-моему, уже в сорок четвертом. Летом, уже мы сидели в тайниках. Пришел из партизанского отряда Орловский, помню его фамилию, выступил перед населением и рассказал, как строить эти тайники. Построили мы тайники. Каждая семья строила себе тайник. Чтоб можно было только сесть всей семьей. Срезали дерн аккуратненько. Очертишь так вот квадрат. Дерн клали, песок весь выкапывали, чтоб можно было сесть, яму такую выкапывали. В корзины песок, относили далеко и под мох прятали. Немцы уже знали, что такие тайники существуют, и когда шла экспедиция — они искали. Это всё мы тщательно маскировали: песок, накладывали досок толстых, чтоб не прогибалось, и назад ровненько дерн складывали. Все как было — снова на эти доски. Потом по дерну хвоей засыпали. Точно — как вокруг лес растет. И устраивали, чтоб дышать можно было. Под большое дерево, около большого дерева выкопать, а под корни, чтоб просвет был, несколько их. Когда сидишь, чтоб воздуху немножко — дышать. Там же долго сидеть нельзя было, только тот момент, когда пройдет экспедиция. Потом вылезешь из этого тайника — человек желтый, желтый, в общем — головокружение. В земле, полностью в земле.
Вторая экспедиция когда шла, у нас был тайник. И Кухаренок такой жил, и Чагак. Они из Боркович. Удравши были от немцев в партизанскую зону. Шел этот Кухаренок по лесу и как раз наткнулся на немецкую цепь, на экспедицию, на самых на немцев напоролся И растерялся, ну, и назад, бегом в свой лагерь, А немцу только засмеялись, потому что они знали, что со всех сторон все оцеплено, три цепи шли.
