Из Громов Микола приносит магнитную мину, сероватый, величиной с куриное яйцо, термитный шарик, и в бутылке керосина несколько мелких фосфорных шариков. Однако первоочередное задание — иное. Партизаны хотят знать расположение хлевов, кошар, построек в бывшем совхозе Росица.
Карту сделает Шкирман, он бывает в Росице по службе. С остальным можно повременить.
В последние дни Митю охватывает смутная тревога. Откуда она, в чем причина? Год назад в эту пору его выпустили из тюрьмы. Могли не выпустить. Сколько всего произошло за этот год!..
Ночует Митя в хлеву, на сене. Сквозь дыру в крыше видит одинокую звезду, которая мерцает, переливается далеким, таинственным светом. Под какой звездой он родился?.. Видимо, во все времена люди тревожились за свою судьбу, потому и гадали по звездам.
Ночью местечко спит. Изредка слышны выстрелы то в одном конце, то в другом. Полицаи нервничают и, наверное, таким способом напоминают, что стоят на страже. Тяжело дышит корова, сонно перекликаются на шесте куры. Сено пахнет привядшей травой, и запах этот такой сильный, что дурманит голову.
Вечером, возвращаясь со службы, Митя забежал к Андреюку. Тот поставил на стол графин с самогонкой. Может, потому, что на душе неспокойно, Митя пил, сколько наливали. Спит теперь непробудным сном.
Под утро Митя чувствует: кто-то тормошит его. Митя раскрывает глаза, слышит голос Шарамета.
— Беда, — шепчет Василь. — Гримака арестовали, нашли бумажку. Там написано, чтоб установил связь с тобой. Мне Гвозд сказал.
Хмель как рукой снимает. Лихорадочно бьется мысль. С Гримаком Митю ничто не связывает, опасности с этой стороны нет. Раза два был у бухгалтера финотдела, вели общие разговоры. Почему Гвозд сказал Шарамету?.. Может, потому, что доводится какой-то родней по жене. Какая записка, кто написал? Мазуренка пользуется кличкой. Мог сам Гвозд подкинуть. Провокация!.. Но арестуют все равно...
— Что думаешь делать? — обеспокоенно спрашивает Василь.
В хлев тем временем заходит мать.
— Надо уходить в партизаны, мама. Сейчас же, пока не рассвело...
Мать плачет.
— Куда я с детьми? Схватят, пока дойдем. Иди один. Пусть нас тут стреляют...
Нет, уходить одному нельзя. Могут прицепиться к Лобику, Миколе. Немцы только того и ждут. С Михайловым договоренность. Искрой в сознании мелькнула догадка: если не провокация, тогда один Адамчук мог написать фамилии. Гад! Вместе с Гримаком был в лесу, выдавал склады, теперь за шкуру дрожит.
— Не волнуйтесь, — говорит Митя, выпроваживая мать из хлева. — Идите спать.
Из застрешья, из тайника Митя достает пачки листовок, подготовленные для полицаев, делит на две части. Большую отдает Шарамету.
— Раскидаешь в полиции. Натыкай где только можно. Напишем еще специальные записки Гвозду и начальнику полиции. Я тебе их утром отдам.
План у Мити такой. Немцы хватятся, когда кто-нибудь из полицаев принесет им листовку. Записки, адресованные Гвозду и Зыскевичу-Будиловскому, надо просто подкинуть немцам. Почерк Адамчука подделает Сергей. Образец есть — Адамчуково послание, которое Митя так и не передал старому Поперечке.
Расчет простой. Если Адамчук посылает записку Гвозду, то шпик не так чист. Ведет шашни с партизанами, служит и вашим и нашим. Его донос на Митю можно воспринять как поклеп. Может, и Гримаку Митя поможет?
Митя бежит к Сергею. Еще очень рано, только начинает светать. Сергей трет сонные глаза, вначале ничего не понимает.
— Подделай почерк, как в этой бумаге, — объясняет Митя. — Только точно, чтоб не подкопались. Напиши Гвозду и Зыскевичу по нескольку теплых слов. Мол, знаем о вас, благодарим за помощь...
С Гримаком случилось вот что.
У Гопалы, кожевника, который выделывает шкуры, была свадьба — выдавал замуж дочку. Гопала — человек здесь новый, живет на окраинной улице, за которой до самого леса поле. Кроме родни, соседей Гопала пригласил в хату нужных людей — бухгалтера Гримака, который работает в финотделе, контролируя доходы ремесленников, и Гвозда — он, по существу, компаньон, забирает у Гопалы товар, из которого тесть шьет сапоги. Полицай Базыль Круглый, по прозвищу Лататай, притащился сам. Не пропустит ни одной гулянки.
Застолье богатое. Столы ломятся от обильного угощения.
У Гримака приподнятое настроение.
Недели две назад сотский из Кавенек зашел в управу, на ухо шепнул Гримаку, что его хочет видеть нужный человек. Сев на велосипед — в Кавеньках порядком наросло недоимок, — бухгалтер финотдела съездил в деревню и там, в кустарнике, за огородом сотского, встретился с Адамчуком.
Адамчук требовал: надо убить Крамера. Гримак ничего не обещал. Он понимал, почему дорожный мастер жаждет крови: боится свидетеля. Крамер знает, что именно Адамчук выдал место нахождения партизанских складов, назвал тех, кто был в отряде. У самого Гримака руки чистые: тогда, в сорок первом, из леса он пришел последним.
Гримак решил уйти в лес. Лучше самому взять винтовку, чем быть сообщником Адамчука. Дома Гримак припрятал самые ценные вещи, предупредил жену. Детей нет, нет больше смысла прятаться в норе, а тряпье наживут.
За столом у Гопалы Гримак оказался рядом с Гвоздом. Бухгалтер пьет часто, не дает передышки и соседу.
По натуре Гримак человек добрый, немного беззаботный, а если подвыпьет, то еще более общителен с людьми.
— Слушай, Левон, — говорит он, обняв раскрасневшегося Гвозда за плечи. — Не пора ли нам с тобой подумать о спасении души?
— Ты о чем говоришь?
— Про лес говорю. Из немецкого наступления вышел пшик. Наши придут, спросят, что делал?
Гвозд побледнел. Стукнув кулаком по столу, он закричал на всю хату:
— Люди, он зовет меня к бандитам! Он сам партизан, люди!
Такого оборота Гримак не ожидал. Нервы его сдали. В одно мгновение он перевернул стол, бросился за дверь.
Гримак, очевидно, убежал бы, так как уже почти достиг полоски ржи за околицей, если б не ринулся вдогонку дюжий как конь полицейский Лататай. Догнал, заломил за спину руки.
Когда Гримака вели через суточки — так называется проулок между огородами — Гвозд под видом обыска сыпанул беглецу в карман горсть патронов к нагану.
Вечером жандармы перетрясли Гримаковы пожитки, арестовали жену.
Освобождены Орел, Белгород...
Вот и произошло то, о чем было столько дум, тревог, мучений. Отныне лето не служит немцам, сказка про русскую зиму кончилась. Больше не пойдет вперед, подымая по дорогам, большакам густые облака пыли, храброе германское воинство. Не будет в немецких сводках сообщений о внезапно захваченных чужих городах, громких реляций, народного срама, особенно трудно, остро пережитого теми, кто оказался под немцем.
Москва это понимает, салютует войскам сотнями пушек. Первый за войну салют! На нашей улице праздник...
Огненно-радостного, возвышенного, пи с чем не сравнимого настроения Мите хватает на то, чтобы по-прежнему встречаться с товарищами, забывать об опасности, которая ходит по местечку в образе жандармов, полицейских, шпика Гвозда.
После подкинутых листовок и записок жандармерию охватила паника. Не тронули пока никого. Разматывают жандармы клубочек. Гвозд, видно, насчет Мити закидывал удочку. Знает, что он якшается с Шараметом.
Гримак был последним партизаном из числа тех, которые когда-то вернулись в местечко. Таки и его съел Гвозд.
Час настает. С местечком надо расставаться. Только бы выиграть несколько дней, чтобы успеть завершить начатое с Михайловым, перебросить в лес его солдат, уговорить мать, тетку. Да и замену надо подыскать для работы с Мазуренкой. Лагута на службе листом стелется. Приглашает Митю в кабинет, предлагает, как равному:
— Может, табак нужен? Могу выписать пачек пять. Если покупать на марки, не хватит зарплаты...
Видно, что-то прослышал Лагута. Странного в этом ничего нет. Адамчуков почерк кто-нибудь да узнавал.
Митя берет махорку. Старший лесничий давно потихоньку помогает ему.
Митя не ходит в казарму, да и Михайлов не появляется в лесхозе. Надо соблюдать осторожность. Встречаются возле станции, у штабелей дров, когда начинают нависать сумерки.
Михайлов сгруппировал ядро, за которое ручается. Двенадцать человек. За каждым стоит еще двое-трое. Говорить обо всей роте пока еще рано. Даже приобщенных к подполью людей не просто вывести из местечка. Оружия нет, идти надо — самое близкое — за Дубровицу. Немцы могут похватать всех, как цыплят.
— Примут нас? — допытывается Михайлов. — Хоть бы подослали листовочку. Для меня это очень важно. Людям покажу.
Митя вытаскивает из-за пазухи газету, отдает лейтенанту. Газета районная, батьковичская, — и такую стали выпускать партизаны. Размером в четверть обычного листа, издается на белорусском языке. Михайлов радуется как ребенок. В группе, которая вокруг него сплотилась, есть русские, украинцы, даже казах и грузин. Но ничего, поймут и по-белорусски.
