Ознакомительная версия.
Она часто ловила себя на том, что уверенно идет куда-нибудь, скажем в кабинет, в кухню или прачечную, но, оказавшись на месте, не может понять, для чего она здесь. Как-то она перешла дорогу, проследовала почти до середины подъездной дорожки к дому, где жила Джина, ни с того ни с сего остановилась и произнесла: «О…» Или она брала телефон, набирала номер и тут же бросала трубку, не имея ни малейшего представления, кому собиралась звонить. Однажды, дожидаясь детей, она вдруг заметила, что раскачивает сумку, как ребенка, баюкает ее и напевает мелодию, которую не могла узнать. «Ну-ка… Ложку за папу, ложку за маму!» – сказала она за обедом, покачивая ложкой с едой перед ртом Оливии.
– Мамочка, дорогая, а ты, случайно, не тронулась немножко? – произнесла дочь, сделав большие глаза.
Воспоминания теперь возвращались к ней в любой момент. Она научилась чувствовать их приближение: в голове все плыло, в горле щекотало, как в начале простуды. Она только не могла решить, сопротивляться этому или приветствовать.
Сейчас она ехала с семинара Элизабет в школу: была ее очередь помогать в школьной библиотеке. Видимо, она делал это каждый четверг, и это была большая любезность с ее стороны.
По дороге она думала об Элизабет, о том, как уверенно та стояла на сцене, говорила со своими мясниками, как заставляла их смеяться, как подсказывала, что делать. Она очень естественно смотрелась с микрофоном. Она была самой собой. Так знаменитости непринужденно держатся с журналистами, которые берут у них интервью, как будто на них не направлены никакие камеры. И все же, когда Элизабет разговаривала с ней в перерыве, она не могла избавиться от ощущения, что сестра притворяется и перед ней не настоящая Элизабет. Что на сцене она больше была собой, чем когда говорила с Алисой.
Алиса так и не сумела поговорить с ней о неудачном цикле ЭКО. Она позвонила сестре накануне, вернувшись домой с вечера семейных талантов, но Бен сказал, что Элизабет смотрит свое любимое телешоу, и попросил перезвонить, когда оно закончится. Она так и не перезвонила и уж тем более не стала поднимать эту тему в рабочее время сестры. Было смешно, но она понятия не имела, что творится у той в голове. Не могла даже догадаться, что переживает сейчас Элизабет. Сердится ли она? Опустошена ли? Надоело ли ей все до самой последней степени?
Она попробовала позвонить сегодня вечером, но времени для этого найти было почти невозможно, потому что требовалось развезти всех детей по их делам, помочь им сделать уроки. Сколько уроков! У Алисы даже голова заболела. Она прямо застонала, когда Том вчера вытянул из ранца целую кипу тетрадей, и надо признать, это было не очень профессионально с ее стороны. А еще приготовить ужин, вымыть тарелки, сделать каждому по завтраку, уговорить их не спорить из-за компьютера и телевизора. К ночи у нее просто не осталось сил.
В 2008 году времени уже не хватало. Оно стало ограниченным ресурсом. В 1998 году дни были гораздо более вместительными. Когда она просыпалась утром, день расстилался перед ней, как длинный коридор, по которому можно долго-долго идти, останавливаясь в понравившихся местах. Теперь же дни совсем ужались. Не дни, а какие-то ошметки времени. Они свистели мимо нее, как машины на автогонке, – фьють, и нет! Когда она вечером залезала под одеяло, ей казалось, что всего несколько секунд назад она откинула его, чтобы начать очередной день.
Может быть, так было потому, что она не привыкла к такой жизни – одинокой матери с тремя детьми.
Теперь она делала все по-другому, стараясь замедлить бег времени. Ей казалось, что новой Алисе, с этим резким голосом, некоторые перемены не понравились бы.
– Не хочу я на эту скрипку… – заныла Оливия, когда Алиса вчера забирала детей из школы.
И Алиса, не подозревая, что дочери нужно идти на урок музыки, безмятежно отозвалась «Ну и ладно» и потащила всех троих к Дино. Они уселись за круглым столом, взяли по горячему шоколаду и переделали все домашние задания, а Дино даже помог Тому решить примеры.
Кто-то позвонил и раздраженно сказал Алисе, что за пропущенный урок все равно придется платить, потому что она не предупредила об отказе за сутки.
– Ну хорошо, я заплачу, – безмятежно согласилась Алиса, и трубка ответила потрясенным молчанием.
Дома, после вечера семейных талантов, она разрешила Мадисон не ложиться и испечь огромный торт «Черный лес» для школьного Дня кухонь разных народов.
– Не помогай мне! – предупредила Алису Мадисон. – Я все хочу сделать сама.
– Ладно, не буду, – откликнулась Алиса.
– Ты всегда говоришь «не буду», а потом все равно помогаешь! – сказала Мадисон.
– Спорим на тысячу долларов, что и пальцем не пошевелю? – ответила Алиса и протянула дочери руку.
Мадисон удивленно посмотрела на нее, вдруг улыбнулась своей красивой улыбкой и протянула руку в ответ.
– Я тоже хочу поспорить на тысячу долларов! – воскликнул Том. – Давай поспорим!
– И я! – присоединилась Оливия. – Давай поспорим, мам!
– Нет, сначала я! – встрял Том. – Мам, поспорим… Подожди, сейчас что-нибудь нормальное придумаю!
– Спорим, что я пять минут простою на руках! – выкрикнула Оливия. – Или нет – две! А может, и одну…
– Спорим на тысячу долларов, что я не досчитаю до миллиона! – предложил Том. – Нет, я, конечно, досчитаю… То есть если я досчитаю, ты даешь мне тысячу.
– До миллиона никто не досчитает, – задумчиво сказала Оливия. – Ты, наверное, неделю считать будешь…
– Не неделю, – возразил Том. – Допустим, чтобы досчитать до шестидесяти, нужно шестьдесят секунд. Подождите… Или, например, до девяноста тоже можно за шестьдесят секунд досчитать. Тэ-эк… где калькулятор? Мам, ты не знаешь, где калькулятор? Мам, ты меня слышишь?
– От вас всегда так устаешь? – спросила Алиса.
Иногда ей казалось, что у нее из головы высосаны последние остатки мыслей.
– Почти всегда, – заверил Том.
Домашняя работа, написанная Элизабет для ДжеремиПока мясники, объединившись в группы, занимались мозговым штурмом и искали идеи для составления своих мясницких бумаг (ха-ха!), я сидела и думала о последней пересадке эмбриона, которая состоялась две недели назад.
Он хранился замороженным почти год.
Крошечный, весь в льдинках, возможный человек.
Когда мы первый раз попробовали ЭКО, я стояла у дверцы холодильника, брала кусочек льда на палец и думала о возможных своих замороженных детях. О возможных будущих людях. Тогда мы заморозили сразу семь. Сколько мерещилось разных дорог… Вот этот будет хорошим пловцом. У этого будет музыкальный слух. Этот будет высоким, а этот – коротышкой. Этот вырастет милым и застенчивым. Этот – весельчаком. Этот будет походить на Бена. Этот – на меня…
Мы с Беном все время об этом говорили. Мысленно мы подбадривали их: «Держитесь там! Смотрите не замерзайте!»
Но годы шли, и мы перестали сюсюкать. Мы как бы отстранились от процесса. Все свелось к голой науке, к крайне неприятным медицинским процедурам. Мы перестали удивляться возможностям современной науки. Ну да, выращивают теперь младенцев в пробирках. Невероятно, да… Только вот у нас ничего не получается.
В тот, последний раз мы опаздывали и получили штраф за запрещенный поворот направо. Это я придумала повернуть направо, чтобы быстрее добраться, а Бен злился на себя за то, что послушался, потому что мы все равно опоздали. «Как это вы не заметили знака?» – спросил полицейский, и рот Бена прямо перекосился оттого, что он, видимо, очень хотел сказать: «Это не я. Это она». Полицейский неимоверно долго выписывал нам штраф, как будто знал, что мы торопимся, и этим наказывал нас.
– Поехали домой, – сказала я тогда Бену. – Ничего все равно не получится. Это знак. Чего зря платить за парковку?
Я хотела услышать от него что-нибудь доброе и утешительное, но настроение у него сильно испортилось. «Правильно придумала!» – ответил он мне с несвойственным ему сарказмом.
Но все равно я поняла, что и он потерял веру. Неделю назад он уплетал банановые кексы у Алисы и с жаром рассуждал об усыновлении, когда мы еще даже не знали, получилось в этот раз или нет.
Врачом у нас оказалась совсем молодая девушка, на вид не намного старше Мадисон. Она споткнулась, когда мы входили в процедурную, и мне это показалось дурным предзнаменованием. «Ну… Вот ваш эмбрион!»
Когда я уже лежала в кресле, элегантно раздвинув ноги и ожидая гигантской иглы, врач что-то неразборчиво сказала себе под нос.
– Вот ваш эмбрион, – смущенно повторила она.
Мы повернули головы и на экране увидели нашего возможного ребенка.
Он выглядел точно так же, как его несостоявшиеся братья и сестры. Просто пузырьки, и все. Капля воды под микроскопом.
Я не дала себе труда удивиться. Не стала говорить ничего вроде: «Ах, чудесно!» – и не пыталась запомнить свои ощущения, чтобы потом как-нибудь сказать своему ребенку: «Я видела тебя, когда ты был еще вот таким пузырьком».
Ознакомительная версия.
