Сейчас, так получилось, снова под Седым сошлись, но Георгий — командир по–прежнему, а Седой, вроде как, зампотылу сделался и еще консультантом по делам давним. Седой про давний разговор об Извилине не напоминает, Георгий тоже не вспоминает, но Федор, как был с ним в паре, так и оставлен. А это значит, что приказ все еще действует. Да если бы и не действовал, все равно, теперь для Федора Сергей — Извилина главнее всех, и не потому, что тот приказ был дан на «горячем», а на пороге смерти не лгут, а сам увидел…
«Левая рука» расчищает подходы, «правая» — уничтожает то, к чему так стремились, ради чего живут. Никто столько не бегает, как пластуны «левой руки». Никто не знает так много, как пластуны «правой». Федя с Сергеем по группе — «правая рука». Минирование не терпит суеты. И вообще нетерпеливых, суетных. Федор подошел. И Сергей подошел. Здесь не нервы — стальные канаты нужны. В паре работают — в четыре руки, и раздельно тоже. У Сергея мозг очень быстрый, как ни у кого, а у Федора — пальцы: каждое движение точнейшее, ни на миллиметр не отклонится, с полуслова напарника понимает. Как никто понимает…
Каждый еще в армейской своей песочнице был выловлен среди других «нестандартных личностей» внимательным, натасканным взглядом. Спешили… Готовили фактически смертников, облагораживая их идеей, не скупясь на воинские звания, лепя офицеров, словно в войну — после курсов «ускоренной подготовки». США, считающие, что им до всего есть дело, развернули на территории Западной Германии три базы, на которых расположили свои передвижными ядерные комплексами ракет средней дальности «Першинг», а потом, после существенной доработки, их более коварный вариант «Першинг‑2», предназначенный специально для «вскрытия» глубоких высокозащищенных командных пунктов. Как тут не заволноваться? Спешно изыскивались меры противодействия.
Есть такие редкие подразделения, где инициатива не наказуема, а поощряется. Войны не начинаются внезапно, каждой предшествует период тревожного ожидания, когда дипломатам кажется, что они могут еще что–то уладить, лидеры, каким объемом информации они бы не владели, пытаются держать уверенный вид, а остальным же — исполнителям, которым приходит приказ готовности, кажется, что это сон, что все это происходит не с ними.
Феде очень нравится девиз подразделения: «Максимальный ущерб минимальными средствами!» — совсем не отличающийся от логики рукопашного боя, от его, Фединого, понимания этой логики. Люди удивительно похожи на вещи, которые они делают. У каждого свой запас прочности, свой срок, но все можно разрушить враз, если ударить по определенному месту. Федор со всей страстностью, как умеет только он, отдается взрывчатке, взрывному делу — видя с собой много общего. Взрывчатка тоже может быть разной — мягкой, пластичной, податливой и неподатливой, растекаться, рассыпаться, жесткой, что не сковырнуть, такой, с которой можно делать что угодно — колоти сколько влезет, и гремучей, что взрывается от упавшей на нее капли… С запахом, без запаха, с вкусом, без вкуса. Но итог один — служить взрыву. Совсем, как он.
Федор любит «классические вещи». Если попробовать «на зуб» кусок тола, те брикеты, что остались с большой войны, что обклеивались бумагой и так были похожи на хозяйственное мыло — то вкус сладковатый, а на месте, где куснул, остаются красивые розовые борозды зубов…
Федор часто думает о той, прошлой войне, которая когда–то коснулась всех… Война сегодняшняя тоже всех коснулась, но ее не замечают — она химическая, не калечит тело, а наперво разрушает мозг, душу. Так ему кажется…
Извилина — особый. Извилина душу очищает.
Еще Извилина моментально понимает то, что еще никто не понимает и умеет «держать лицо» не хуже самого Федора.
Только раз Федор изумился, когда смотрели хронику — про то, как стали рассыпаться те самые две Нью — Йоркские башни — на лице его, обычно бесстрастном, отразилось удивление.
— Направленный каскадный взрыв!
Все тогда переглянулись. Не понимая еще — почему? Зачем взрывать своих людей? Лишь Извилина все сразу понял и, выстраивая собственную логическую цепочку, восхитился изяществу операции. Объяснил свое понимание — не поверили, даже ему не поверили, только Федор поверил, а полгода не прошло — все подтвердилось. Самострел! Израиль расстарался для своего главного стратегического партнера…
----
ВВОДНЫЕ (аналитический отдел):
2007 июнь
На специальном заседании Конгресса США, посвященном 40-летию Шестидневной войны, конгрессмены единогласно проголосовали за признание Иерусалима официальной столицей Израиля и призвали президента США Джорджа Буша перенести в Иерусалим американское посольство. Кроме того, конгрессмены обратились к мировому сообществу с требованием признать Иерусалим официальной столицей Израиля. На сей раз законодательная власть предложила исполнительной взаимовыгодный обмен: Белый дом перемещает посольство в Иерусалим, а Капитолий взамен за это одобряет новый бюджет на содержание Госдепартамента США, превышающий 4 миллиарда долларов.
Считается, что «Израиль — единственная независимая страна, столицу которой не признает никто в мире». Это не совсем верно, поскольку на сегодняшний день Иерусалим признают столицей два иностранных государства — Коста — Рика и Сальвадор. Все прочие по–прежнему считают столицей Тель — Авив и только там размещают свои дипломатические представительства.
(конец вводных)
----
В начале 70‑х Федор пришел в подразделение с умением и практикой, которой не было ни у кого… Что же до остального… Седой так считал: не выберешь дубины без кривинки, главное, чтобы к делу гожа была и не ломалась — «отказчиков» он не терпел.
Разведка отказчиков не принимает. Один раз отказался от задания, больше тебе в ней не служить.
Три секунды очень много. Пять — роскошнейший подарок, можно успеть спасти не только собственную жизнь, но попутно забрать чужую… Удивлял своей молчаливостью, словно знал больше других и потому молчал. Замечали, что Федора насекомые не кусают, словно договаривается он с ними, да и вообще, словно йог какой–то — возьмет и в какой–то момент не дышит. При этом, по прежнему что–то делает, и даже отвечает, если спрашивают, только не дышит и все! Потом видишь — опять дышит, но по нему не видно, чтобы особо запыхался. Интересно, а сердце он на это время тоже останавливает? Какое–то время подобные вопросы занимают, потом привыкают, и никто больше не озадачивается. Федор — разведчик собственного тела.
Воля сформировала характер, характер ли сформировал волю, но к событиям в Афганистане Федя — Молчун личность известнейшая…
Кроме Сергея — Извилины для Федора в особом месте сознания существует Петька — Казак. С ним ему положено дружить. Об этом руки друг другу пожимали еще на гражданке, еще до срочной службы. Больше у Федора таких друзей нет, с которыми такое было бы закреплено.
Федор Казака понимает и не понимает тоже. Не понимает — зачем неприятности искать — вон как руки располосованы. Не играй — работай! — один раз точно нарвешься! Но и понимает, потому как, сам ищет то, чего еще не знает — ведь Казак то же самое ищет, так ему кажется.
Командира все–таки пришлось убеждать, хотя, казалось бы, чего непонятного? Если снайперу позволено практиковаться, боевых решений у него порядком, то такие случаи, как рукопашный бой — достойная проверка и шлифовка мужских характеров — встречаются чрезвычайно редко. В ГРУ за все девять лет Афганской случилось всего два раза (это из зарегистрированных официально), и сколько–то неизвестных — последних для их участников. Федя с Казаком считали, надо поправить это положение. В смысле собственной практической подготовки — в тех уже нередких случаях, когда взят и наскоро выдоен на информацию «язык», когда остается «суровая необходимость», то зачем «быстро и просто»? Зачем такое расточительство, когда можно проверить на нем свои навыки или даже (если подвернется такая удача) увидеть, обогатиться некими новыми, до поры неизвестными, чужими?..
Вспоминает, когда было в первый раз. В самом начале афганской Седой по каким–то причинам был против — говорил, что не желает, в случае, если кого–то «мешок» подранит иметь неприятности на свою… Тут он, в зависимости от настроения, менял географическое расположение «объекта собственных неприятностей». Даже об заклад бились — какое в следующий раз укажет. Но один раз разрешил. Потом еще и еще. Только всякий раз уходил — не желал на «это» смотреть. А потом уходить перестал — после того случая, когда наткнулись свидетельство, что их противник занимается тем же самым, но с воодушевлением… Петька — Казак по характеру ран определил, что сработано одним и тем же «умельцем», и что специально тыркал, чтобы наш боец продержался дольше, и понятно было, что и тому дали что–то вроде ножа, только вряд ли достал он им своего противника. Петька — Казак так думал — что ни разу не достал.
