— Чем это ты так расстроен, что даже плакать собрался? — не гасил улыбку Сергей.
— А тем! — Черкез-ишан хлопнул тельпеком по столу. — Курсанты наши сбежали!
Сергей посерьёзнел. Нахмурился и Клычли.
— Куда сбежали?
— Шайтан их знает! Ночью расползлись, как паучьи дети.
— Все до одного?
— Сам иди посмотри.
— Да нет, зачем же, я тебе верю на слово. И постели разворовали?
— Наоборот, кое-что из своих пожитков побросали.
— Та-ак, значит, торопились очень, убегали от культуры. Плохо, выходит, ты с ними разъяснительную работу провёл.
— От моих разъяснений ишак на минарет бы влез и азан закричал! Все слова, которые только знал, в одну кучу собрал. И казалось, что поняла, дошло до печёнок. А утром заглянул на курсы — ни единой живой души.
— Плохо дело, — сказал Клычли.
— Плохо, — согласился Сергей. — Однако как ни крути, а советские школы в некоторых сёлах мы всё же откроем.
— Обязательно должны открыть, — кивнул Клычли.
Черкез-ишан распалился:
— Председатель ревкома и секретарь укома партии, как господь бог с пророком своим разговаривают! Все по их единому слову делается. Нет у тебя огня — на, поджарь ковургу. Как мы откроем эти чёртовы школы, если у нас учителей нет?!
— Ты здесь, товарищ Сеидов, истерик не устраивай, — одёрнул его Сергей. — Дело надо делать, а не кричать. Царя свергнуть сумели, а уж со школами как-нибудь справимся.
— Я не устраиваю истерик, товарищ Ярошенко, — перешёл на официальный тон и Черкез-ишан. — Царским дворцом рабочие за одну ночь овладели, а вот чтобы взять нашу крепость просвещения, много ночей потребуется.
— И ночей и дней, — подтвердил Сергей. — Кто спорит с очевидным.
— А если не споришь, тогда надо начинать с ноты пониже и повышать тон постепенно.
— Никак, ты обиделся на меня, ишан-ага?
— Брось ты свои шуточки! Не обо мне речь.
— О ком же?
— О людях, о народе. Почему они с учительских курсов бегут? Думают, что мы заставим их отречься от веры. Потому и берут ноги в руки. Ругая аллаха и пророка, мы только пугаем народ, от себя его отталкиваем.
Сергей пыхнул дымком самокрутки, распушил его по усам.
— Не согласен с тобой, товарищ Сеидов. Народ запугали не мы, а враждебные элементы, которые ведут антисоветскую пропаганду. Это они распускают слух, что мы искореняем веру. И тебе, как человеку умному и грамотному, как заведующему наробразом, наконец, следовало бы более глубоко разбираться в данном вопросе, а не петь с чужих слов.
— Не пою и не пел никогда, хоть и пытался отец заставить! — отрезал Черкез-ишан и вытер лоб тельпеком.
— Прошлыми заслугами не хвались, они нам известны. И в багаже своём, — Сергей постучал пальцем по лбу, — порядок наведи, чтобы не пришлось тебя политграмоте переучивать. Где ты сам слышал, чтобы мы против веры выступали? Мы говорим о баях и торговцах, о всяких обманщиках и мироедах, о муллах и ишанах.
— А муллы и ишаны — это не вера?
Сергей с улыбкой подмигнул Клычли.
— Видал? Наш ишан за своих сословников обиделся. Как в поговорке: «Чужой грех — на весь аул, свой— в арык»… Нет, друг Черкез, ишаны и муллы — это не вера, а только люди, причём люди, как правило, сознательно искажающие смысл многих мусульманских канонов. Их мы и разоблачаем. А вера — это вопрос сложный и корни у него, как у селина — одним рывком не выдернешь. Это тебе не тополиный пух, который под ветром сел на голову человеку и с ветром же улетел. Тут надо не рвать, а противопоставлять, чтобы на пустое место от старых предрассудков новая дрянь не залезла. Противопоставлять мы будем наши идеи, нашу веру в социализм и всеобщее братство. Пусть они живут пока в сознании человека рядом со старым — молодое обязательно победит в этой борьбе. И поэтому какие бы трудности ни стояли перед нами, школы мы откроем. А учителей для них обеспечишь ты.
— Просто диву даёшься, — Черкез-ишан сокрушённо потряс головой. — Призываешь их к культуре, а они как от чумы бегут.
— Тут уж дело твоё, — сказал Сергей, — призывай или требуй, или палку в руки бери. Но если через недолю курсы не будут работать, мы с тебя крепко спросим. Очень крепко, учти.
— Учту, — вздохнул Черкез-ишан и поднялся. — С какой стороны ни мерь ослиный хвост, он длиннее не станет. По аулам мне уже некогда беглецов ловить, поеду на отцовское подворье.
— Смотри не руби сплеча, — предупредил Клычли, — а то поговаривают, что ты за наган хвататься любишь.
— У меня пет нагана, у меня кольт.
— Я не шучу, Черкез! Какого чёрта ты там около баб стрелял? Ребячество какое-то!
— Брешут, как собаки на луну, — засмеялся Черкез-ишан. — Каргу одну проклятую пугнуть хотел, щёлкнул курком, а она завизжала на весь аул.
— Совсем молодец — старуху кольтом пугать!
— Какая старуха! Это же чёртова ведьма Энекути!
Хлопнула входная дверь, послышались голоса работников ревкома. Сергей посмотрел на ходики, потом на Клычли и перевёл взгляд на Черкез-ишана.
— Всю обедню ты нам порушил, ишан-ага, со своими курсами, не дал о деле поговорить. Давайте, хлопцы, закругляться, мне тоже в уком бежать надо. У меня только один вопрос к тебе, Черкез. Отец твой ишан Сеидахмед пока ещё пользуется очень большим влиянием среди населения, и мы забывать этого не должны. Так вот, не сделаем ли мы хуже для себя, если ты заберёшь всех его бездельников и лоботрясов, которые до сих пор сопи именуются?
— Не считай, что у меня под тельпеком дыня, Сергей, — возразил Черкез-ишан. — Ученики моего почтенного родителя глупы и тупы, как пробки, на курсах они мне не нужны. Если и потрясу их, то, может быть, два-три человека. Я в основном на отцовскую медресе настроился — там парод и помоложе, и поумнее.
— Ну, медресе, это, конечно, другой коленкор, — одобрил Сергей. — И там школа, и тут школа. Это можно.
* * *
На подворье ишана Сеидахмеда слонялись дармоеды. Были здесь люди и постарше, чью бороду уже присолила седина, были и молодые мордастые парни с толстыми, как подушка, загривками. Официально они числились учениками ишана Сеидахмеда, фактически были прислужниками. А так как дневной ритуал ишана не блистал разнообразием, то и услуг ему требовалось не так уж много. Поэтому сопи проводили время в лени и праздности, обильно питаясь от щедрот ишана. Все их обязанности сводились к тому, чтобы подержать лошадь или ишака приезжего, если приезжий богат и знатен, нарубить дров, приглядывать за огнём под казанами да совершать ритуальный намаз. Конечно, были среди них и глубоко верующие люди, считавшие, что не надо отягощать себя вещами, которые всё равно останутся в этом мире, когда владельцы их предстанут к престолу всевышнего, что только благочестие и молитвы пристали человеку, стремящемуся обрести райское блаженство и пение гурий у живого источника Ковсер. Но таких было немного. Как правило, на подворье ишана стремились завзятые бездельники, любители дарового хлеба.
Когда Черкез-ишан проходил мимо, его почтительно приветствовали. Да, сопи знали, что ишан-ага, да будет благословенно имя его, изгнал когда-то сына из дому, что он не ладит с ним, потому что сын — «балшавук», но они смиренно кланялись и бормотали слова приветствия: сын есть сын, и он унаследует если не благочестивые дела, то по крайней мере всё имущество ишана-ага.
В этом мнении их, кстати, укрепил и сам Черкез-ишан. Он задержал шаг возле одной из групп сопи и осведомился, о чём они просят аллаха.
— С дождём зеленеет земля, магсым, с молитвами— муж, — ответил ему один.
— Молитвы удерживают землю и небо, не давая им разрушиться, — дополнил второй. — Об укреплении небесных опор просим мы аллаха.
— Мы возносим молитвы за ваше благополучие, магсым, — сподхалимничал третий.
— Приятно слышать, что помыслы ваши чисты и молитвы смиренны, — сказал Черкез-ишан. — Ибо, по свидетельству пророка нашего Мухаммеда, «не в том благочестие, чтобы входить вам в дома с задней стороны… входите в дома через двери».
— Сура вторая аят сто восемьдесят пятый, — пробормотал первый сопи.
— О да! — весело откликнулся Черкез-ишан. — У вас превосходная память, почтенный сопи. И вы, вероятно, помните аят семнадцатый из шестнадцатой суры: «Неужели тот, кто творит, равен тому, кто не творит»? Вы встаёте рано и возносите молитвы аллаху. Это — хорошо, но этого — мало, потому что всё остальное время вы бездельничаете и ничего не творите, а пророком сказано: «Усердствующим аллах даёт преимущество перед сидящими», сура четвёртая аят девяносто седьмой. Отныне молитвы за себя я буду возносить сам. Вам же настоятельно советую поразмышлять над этим аятом, ибо я, чтя заповеди аллаха, тоже, как и он, не люблю сидящих. Думайте и не говорите, что не слышали, когда мне ещё раз придётся вам напомнить об этом.
Слова Черкез-ишана повергли всех сопи в уныние перед будущим. Сказано было достаточно ясно, чтобы понять: когда Черкез-ишан станет здесь полновластным хозяином, бери в руки кетмень либо помирай с голоду. И сопи принялись оживлённо обсуждать состояние здоровья ишана Сеидахмеда, славословить ему долголетие и вспоминать случаи, когда тот-то и тот-то прожили вдвое против отпущенного обычному человеку.
