– Было бы странно, если бы я не поздравил твою жену, – буркаю я в ответ.
– Было бы странно, – соглашается Марк. – Я на пять дней уезжаю в Н***к.
Я рывком сажусь на кровати. Скрещиваю руки, обнимаю колени и прячу в них лицо.
– Ну что такое? – Марк нежно оглаживает мои позвонки.
– Я совсем тебя не вижу, – глухо вырывается у меня.
– Звереныш… – тянет Марк, – я тоже скучаю. Но…
– Марк! – срывает мою крышу накопившееся. – Марк! Я так не могу. Я не живу. Я жду тебя, ты появляешься на час, и после я снова жду тебя.
Пальцы Марка на моей спине как будто твердеют, рисунок, что он вычерчивал, становится угловатым и агрессивным.
– Не надо, Вик. Не надо обвинять меня в своей выбранной позиции. Хорошо?
– Да кто ее выбирал? – я подскакиваю как ужаленный. – Я просто по-другому не могу!
– Вик… – грохочет Марк, раздражаясь.
Я вскидываю на него больные глаза. И он обрывает явно готовую сорваться с губ жестокость.
– Н***к недалеко, всего пара часов на машине. Хочешь, я оставлю тебе ключи?
– Хочу, – соглашаюсь я, как всегда проигрывая и уступая.
Мой внутренний дракон, злобно хлестнув хвостом, уползает подальше, оставшись недовольным моим согласием.
Это неделя совсем не примирила меня. Марк возвращался поздно и после торопливой любви засыпал на разворошенной постели. А я допоздна нервно курил на подоконнике. Уезжал я рано, чтобы успеть на пары. Дотронуться до его души мне так и не удавалось. И я тосковал по тому Марку, с которым я мог часами разговаривать. По тому Марку, который вскрыл когда-то мой примитивный мир, наполнив его до самого донышка. Но сейчас мне доставалась только оболочка. Тело. Так больше нельзя.
– Так больше нельзя, Марк, – выкладываю перед ним ключи от машины.
Марк устало опускается на кровать. Я виновато смотрю на уставшее лицо, но лучше решить все сейчас. Марк неторопливо развязывает галстук, расстегивает и скидывает на пол рубашку.
– Я понимаю, Вик, – он хмыкает. – Ты знаешь, меня давно не бросали, как-то даже не знаю, как вести себя.
– Мог бы расстроиться для приличия, – горько усмехаюсь я.
– Я как-то слишком устал, Вик, – он приподнимается на локтях. – Я где-то даже рад твоему решению. Простишь?
В моей груди болезненно и остро сжимается. Марк будто раздавил последнюю из бабочек, когда-то порхавших там от одного его присутствия.
– Прощу, – киваю я ему. Даже сейчас я простил бы ему все.
– Иди ко мне. Расстанемся хорошо, – протягивает мне руку Марк, и я делаю шаг. Хочу унести с собой его метки на шее.
Внутри я как чаша, наполненная до самого краешка бедой. Но если чашу не трогать, то все будет хорошо…
В универ я приезжаю рано. Рухнув на парту, моментально проваливаюсь в темный без сновидений тяжелый сон.
13
– Вик, – кто-то с настойчивостью комара пищит над ухом. – Вик, просыпайся, – тормошит меня «комар».
Глаза открываться не желают, но я просыпаюсь, мягко вхожу в реальность, выныривая из глубокого, похожего на обморок сна. Меня тянут и тормошат, я протестующе ворчу, поднимаюсь, но голова снова хочет на твердую поверхность парты.
Если бы я тогда знал… Я бы как следует рявкнул на это чудо, отчаянно будившее меня. Рявкнул бы так, чтобы он меня десятой дорогой обходил. А может быть, и нет. Слишком велико искушение построить хоть хлипкий мост над той огненной пропастью, куда рухнула моя душа.
И все равно чувствую себя сволочью. Я как-то сразу понял – Темик втрескается. Но остановиться не смог, слишком уж наивно-трепетным он был, как молодой, липкий от сока листочек. Так и тянется варварская рука сорвать, сжать и растереть, впитать в себя это ощущение свежести. Я ловил на себе его влюбленно-страдающий взгляд, чувствовал себя этаким монстром, это стегало по и так издерганным нервам, хотелось наорать и выпнуть его из своей жизни. Но стоило зыркнуть на него, как он тут же съеживался в трогательно-испуганный комок с выступающими косточками. А как он целуется… Это вообще отдельная история. Сначала натянуто-нервный, как струна на грани, кажется, сейчас звякнет и порвется, а потом как-то разом тает и растворяется в удовольствии. И глаза пьяные-пьяные, ошалевшие. Весь дрожит-трепещет в руках… И льнет тоненьким гибким телом, и руки уже сами тянутся пересчитать острые позвонки, выступающие на худой спине. Весь хрупкий, аж звенит, а глаза огромные, под челку спрятанные, честные-честные. И в душе невольно нежность болезненная такая разливается. И мне за его такую любовь больно и горько, сердце чуть щемит. Если бы я мог выбирать…
Но я уже выбрал.
И мне мало гибкого тела подо мной.
Мало молчаливого обожания.
Мне не хватает Марка.
Не хватает сильных рук и почти звериной страсти… перечислять бы по пунктам не перечесть. Все это просто сливается в одно имя – Марк. Но если уж отпускаться до физиологии… Мда… Хочется почувствовать жесткие пальцы на бедренных косточках, хочется властного захвата… хочется… хочется…
Соврал я Темику. Не повернулся язык дать ложную надежду, но и отшить раз и навсегда не могу. Вампирю. Питаюсь его нежностью. Сволочь.
А тут еще и Мила со своей любовью. Меня как током пробило, когда она мне показала свою симпатию. Как он смотрел на меня… В глазах странички Кама-сутры с картинками замелькали. Есть в нем что-то такое, что хочется раздразнить и прикусить. А еще есть то самое… звериное. Почти осязаемое желание и мощь. И имя такое, как у завоевателя, – Кир. Он меня хочет. Я это всей кожей чую. Как взгляд по мне медленно и жадно течет и как он одергивает себя. Это и раздражает, и чувство благодарности где-то примешивается. И перед Милой стыдно.
Это все недотрах.
Это все чушь.
Нельзя-нельзя.
А запретный плод так сладок.
А запретный плод сам в руки просится.
Запутался.
Внутри разливается отчаяние, подталкивает меня к краю. Я, как бомба, сейчас соберу вокруг побольше народу и взорвусь, так чтобы осколками покалечило… Спаси…те…
И я не выдерживаю. Звоню, прошу, умоляю. Скуля, тычусь в упрямо сжатые губы Марка, выпрашивая еще чуть-чуть любви… Дракон умирает от стыда за меня, грызет мое нутро утренним раскаянием. Не-на-ви-жу…
***
Уткнувшись лбом в холодную столешницу, я выплескиваю из себя все. Про Марка, про Темика, про Кира и Милу. Слова идут густым кровавым потоком из самого сердца. Егор внимательно слушает, гоняя коробок спичек по гладкой столешнице. Молчит.
