— У меня с окружением иначе не получится, Андрей Васильевич: на дураков аллергия.
Соколов улыбается и качает головой. Записывает в журнал первую тему. Отвлекается, спрашивает шепотом, с ухмылкой:
— Лофицкий, а Лаксин-то твой умный?
— Зависит от того, чем вы ум определяете. Оценками или способностью рассуждать.
— А способность рассуждать — это разве не один из критериев оценки? Лаксин у нас не рассуждает, а зубрит.
— Вы на него просто через раму физики смотрите.
— Я учитель.
— Так я без претензий.
Соколов усмехается, говорит:
— Ладно. Дам вам добро: занимайтесь. Только, Лофицкий, чтобы как мыши. А то придется тебе объясняться с матерью и другое место для ваших «факультативов» искать. Матери, кстати, привет. Я ей сказал, но ты еще напомни: в законный выходной всегда не рад ее слышать.
— А я говорил ей.
— Охотно верю: мне кажется, она к словам невосприимчива. Нужно что-то еще. Что-то убедительней.
— Бумажки хорошо на нее действуют. Распишетесь? — и раскрывает дневник с уже заранее прописанными после уроков факультативами.
— Бортануть бы тебя как-нибудь, чтобы сбить самоуверенность… — улыбается Соколов, но автографы ставит.
III
Стах залетает в северное крыло и планирует ждать Тима еще минут пять минимум, но тот уже там… Это обычный Тим — без утренней радости — утомленный и поникший. Стах замедляется на последних ступенях и усмиряет улыбку. Он спрашивает без былого энтузиазма:
— Ты не был на этом уроке?..
Тим качает головой отрицательно, смотрит в книгу — незряче, ковыряет страницы пальцами. Стах опускается рядом.
«Ты же не думаешь, что ему мало шансов давали? Мало сочувствовали? Считай, Лаксин — провальный эксперимент: что бы ты ни делал, он не меняет позиции — не ходит и все».
— Дело не в учебе?
— Не в ней… — соглашается Тим.
Стах прижимается затылком к стене и стихает. Они не будут обсуждать это. На характер Стаха — они не будут: он бы сам не признался, если бы его травили. Много он жалуется о своей семье? Слышал ли кто-нибудь, как ему живется среди чужой родни? Кроме Тима…
— А я выбил нам физику, — говорит спокойно. — По вторникам и субботам. Нам же поменяли расписание.
— А… — Тим кивает. — Почему «выбил»?..
— Займем кабинет Соколова. Будет курировать нас, — усмехается.
Тим становится еще несчастнее, чем раньше. Спрашивает тише:
— А библиотека?..
Стах некстати вспоминает: он не любит перемены. Поворачивает к нему голову, говорит со слабой усмешкой:
— Мы все еще видимся там.
Тим не реагирует, пристает к ремешку часов. Стах не отнимает от него внимания, зовет:
— Тимофей, — чтобы он поднял взгляд. Заявляет убежденно: — Я влюблю тебя в физику.
Тим застывает. Размыкает губы потерянно. Потом прыскает, отводит взгляд, резюмирует:
— Дурак.
Стах цокает и несильно пихает его в бок. Они улыбаются еще с минуту. Но легче не становится.
========== Глава 32. Бунт на корабле. На тонущем ==========
I
Стах делает заметки на уроках. Спешит домой, чтобы не расплескать мысли. Залетев в квартиру, он разбрасывает ботинки кое-как в коридоре, несется к себе через всю квартиру, минуя волнение матери, и строчит на листке какое-то примечание, склонившись над столом и стянув только один, правый рукав, наполовину оставаясь одетым.
Мать замирает в проходе с осторожной улыбкой:
— Аристаша, какое-то задание?
— Вроде того. Я завтра на факультатив после уроков остаюсь, Соколов расписался. Посмотришь?
Он бросает ручку на стол, снимает куртку, расстегивает рюкзак, передает дневник в руки матери и уходит обратно в коридор — приводить в порядок устроенный мыслью хаос.
Возвратившись, Стах еще с порога начинает:
— Соколов говорит: на носу очередная олимпиада. Активность — это всегда плюс. И привычка к активности. Особенно потом, при поступлении. Ты разрешаешь?
— Ну… — мать трет рукой шею — жест неоднозначный, так она сомневается. — А ты уже решил, с поступлением?..
— Я еще в восьмом классе, ты же в курсе? — усмехается.
— Я знаю… Просто это все — физика твоя, опыты со светом… это больше для развлечения, как хобби?.. Соколов всякий раз напоминает мне: твою бы светлую голову да на благо науки. Наука — это хорошо, конечно, но денег ты на ней не заработаешь… Я видела на конференции: все это очень интересно, проекции там всякие… но это же… не совсем так уж научно, ради развлечения. Как это применять… на практике-то? Да и вообще, чем там зарабатывать? В преподаватели идти? В какую-нибудь гимназию?..
— В профессуру. Это презентабельней. Будешь говорить всем: «Мой сын — профессор». Ничего звучит вроде, достойно? — усмехается. — А проекции мы перечисляли, для чего нужны. Видеосвязь, например. Виртуальная реальность. Можно что угодно выдумать — была бы фантазия.
— Это все больше для фантастики, для фильмов…
— Да хотя бы для фильмов…
— Профессор — это статус, конечно, Аристаша, но ты же понимаешь… что это направление… оно немного не для тебя.
— А что для меня, по-твоему? По стопам отца? Я, может, в авиастроители хочу. Мне физика нужна там.
— В авиастроители?.. Это куда, в инженеры?.. на завод куда-то?
— Инженеры получают нормально.
— А перспективы?.. всю жизнь проектировать?..
— Чем плохо — всю жизнь проектировать?
— А это не для галочки? В самолетах? Кажется, уже все сделано до нас…
— Удобная позиция. Для регресса.
Он начинает разбирать рюкзак. Мать садится на кровати, смотрит на него серьезно и тревожно.
— Ты пойми, я же хочу, чтобы ты выбрал достойную профессию. Все говорят: «Какой ум», — и на что ты это разменяешь?
Стах перестает улыбаться, уставляется на нее.
— Этот ум — мой. А как распоряжаться им, почему-то диктуют другие.
— Твой?.. А как же воспитание, как же гимназия? Как же время, вложенное в тебя, средства?..
— Мам, — говорит, — хочешь — обижайся, но бабушка с дедом больше сделали для моего «ума», чем все в этом городе вместе взятые.
Мать задыхается возмущением и несколько секунд смотрит на него, неблагодарного, как на подкидыша. Потом берет себя в руки и спрашивает, знает ли он, как тяжело было его выносить, все говорили ей сделать аборт…
II
Стах уже без настроения сидит над уроками, то и дело, как в пропасть, срывается в раздражение. Покончив с учебой, отбрасывает ручку и меряет шагами пространство, как загнанный в клетку.
— Аристаша, ужин, — заглядывает мать.
Замечает его метания по комнате.
— Что ты делаешь?..
— С уроками закончил — разминаюсь. У меня все тело ноет — от недостатка движения. Мое утро начинается с бассейна девять лет, я не могу, у меня ломка, ты врываешься в привычный распорядок дня.
— Это для твоего же блага…
— Спорт для моего блага, а вот это все… — он делает неопределенный жест в сторону уроков — и беспомощно замирает.
— Поговоришь на эту тему с отцом, — а она бросает его на растерзание Льву.
III
Отец давно высказался насчет тренировок. Раз в большой спорт закрыта дорога и реабилитационный период окончен. Просто без вариантов. Стах думает об этом весь ужин, вяло ковыряясь в тарелке.
Он ждет, когда все разойдутся, а мать начнет мыть посуду, чтобы ее спросить:
