— А это, Аристаша, не смешно, зря ты все улыбаешься… Сначала начитается, нарассказывает ужасов, а потом его на море увозят в аэропорт…
— Прошу заметить, что по статистике в ДТП за месяц погибает больше человек, чем в авиакатастрофах за всю историю нашей авиации.
— Так ты же сам мне недавно говорил, что надо тебе в инженеры, самолеты совершенствовать… И, может, к лучшему, что в инженеры, в детстве вообще в пилоты собирался…
— Не сын, а трагедия сплошная, — кивает убежденно.
— Ты, Аристаша, прекращай паясничать, это серьезные вещи.
— Что ни день, то серьезные вещи. Единственная серьезная вещь — это твоя собственная смерть. А все остальное можно пережить.
— Боже мой, ты только его послушай… Ты просто горя еще не хлебал.
— Да уж, если б горя — я бы захлебнулся.
— Так я о чем тебе говорю?..
Тим со Стахом переглядываются и продолжают слушать о горе, о смерти, об опасности, которая им по жизни на каждом углу грозит от умудренной опытом женщины…
II
Потом мать опоминается, может, они хотят еще чаю — и уходит ставить чайник. Они дружно выдыхают и расслабляются. Тим смотрит на Стаха — тот изображает жестом, что ему уже это все по горло. Тим верит. Ему тоже.
Он придвигается ближе. Спрашивает отчего-то полушепотом:
— Почему ты не сказал?.. о самолетах?
— А ты бы их взял тогда?
— Может…
Белые сцепленные руки почти светятся на черном фоне Тимовой одежды. Гипнотизируют. Стах вспоминает о прикосновении. О том, каково… И когда Тим говорит:
— У тебя здесь холодно… — больше о психологическом ощущении, чем о физическом, Стах сам тянет руку.
Тим осторожно расцепляет замок и чуть касается. Действительно — замерз. Стах греет озябшие пальцы. Не смотрит. Пылает. Тим прыскает с него и, прежде чем Стах среагирует, целует в высокую скулу мягкими теплыми губами. Стах бы вздрогнул, если бы только мог пошевелиться.
Вот уже слышно шаги матери, и она входит, а они отлипают друг от друга и прячутся по разным углам подоконника, потупив глаза.
Дико колотится сердце. Стах выходит, едва мать появляется на виду, — и выходит молча, игнорируя все вопросы, вызывая подозрения, увлекая за собой — неминуемо. Бросает по пути:
— Мам, да дай мне в туалет без тебя сходить.
— Что же ты сразу не сказал?.. — удивляется она.
Он прячется от нее за поворотом коридора, прижавшись затылком к стене, пытается восстановить дыхание, хватает ртом воздух, зажмуривает глаза. Кусает губы.
Залетает в ванную. Включает холодную воду. Пялится на свое отражение в зеркале — красный-красный. Что же с этим делать?.. Что же с этим делать, если он улыбается, как последний…
III
Если бы Стах не хотел, он бы не позволил. Он хочет. Он соскучился. Он себя не контролирует. Он хамит матери — и еще повезло, что она занята Тимом, иначе бы уже сделала выводы, как тот на Стаха влияет.
Он не знает, как возвратиться, а главное — как утихомириться. Стоит в ванной, умывает лицо уже десятый раз. Смиряется с цветом — вроде стало получше. Вытирается. Выдыхает.
В коридоре Стах сталкивается с матерью. Уходит помогать ей с чаем, чтобы она не навалила сахару и чтобы оттянуть встречу с Тимом. Хотя бы немного.
И вот входит он с чашками, а Тим сидит за столом, облизывает ложку после крема. Уставляется своими темными глазами. Проводит языком по губам, сглатывает. Стаха хреначит реакцией, как при адреналиновой инъекции. Он отводит взгляд, ставит на стол чашки. От греха подальше (буквально) уходит, валится на кровать, закрывает лицо подушкой.
— Арис?.. — шепчет Тим, а тому — дурно, заранее. — Покажи пресс.
Это футболка задралась. Это очень стыдно. Зачем Тим о таком просит? Стах переворачивается на живот. Не видит, что Тим улыбается: ему, может, с обоих ракурсов нравится. Стах еще лежит очень даже пригласительно…
Правда, мать все портит — и приходит. Несет еще какие-то пирожные. Тим, судя по всему, пирожным не рад.
— Что ты вздыхаешь, Тимоша?
Он пожимает плечами.
— Аристаша, что это ты такое удумал?.. Давай, вставай, не позорься.
— Я — уже, — бубнит он несчастно.
— Что ты такое говоришь?
Когда Стах сдается и садится, Тим радостно облизывает ложку. Зажимает между зубов, ловит взгляд. Стах не может не улыбаться, хотя ему отчаянно хочется быть серьезным. Он валится обратно и из-под подушки больше вылезать не планирует.
— Аристаша…
— Нет, все. С меня хватит.
Пока мать возмущается, занятая Стахом, Тим заглядывает в приоткрытый ящик стола, вытягивает листок. Складывает лотос, тянет Тамаре. Она подозрительно стихает и увлекается оригами на следующие полчаса.
IV
Когда Тим бредет по коридору перед уходом домой, и Стах плетется за ним следом, притихший и улыбчивый, им навстречу выползает, помешивая кофий, сухая, как опустошенная, как обескровленная, старушка. Она вздрагивает — на Тима, обходит его и шипит:
— Господи, понаприводят в дом…
И прежде чем Тим услышит поток брани и мерзости, Стах нагоняет его и закрывает ему уши ладонями. Они плетутся в прихожую очень нелепо, хотя бы потому, что один старается не наступать другому на пятки.
Когда Стах отпускает, Тим оборачивается на него с видом смешливым и ласковым. Шепчет:
— У тебя очень руки горячие…
Стах почему-то алеет, но мать быстро приводит его в порядок.
— Ну что вы опять замерли? Не наообщались?
Она снимает с крючка Тимову куртку и торопит его ожиданием. Тим наклоняется, чтобы обуться, и уже начинает распускать шнурки, как вдруг натягивает их обратно, потуже — и завязывает банты. Стах смотрит на мать с сожалением и считает это почти святотатством.
— Что ты? — она замечает его кислую мину, треплет по голове. — Не насиделись?..
V
Мать поправляет Тиму воротник, как маленькому. Стах считает: он определенно обладает магией — она, кажется, им прониклась. Дает напутствия, советует сходить к врачу насчет питания.
Но на полуслове ее обрывает отец и зовет в кухню. Стах смотрит ей вслед, когда чувствует, что Тим тянет его за край рубашки:
— Арис?.. Ты меня не проводишь?
— Куда?.. — теряется, пугается, тушуется.
Тим отступает, тянет, уводит за собой, к двери. Смотрит в глаза, мягко улыбается. Упирается в дверь, шумно дышит. Стах лажает, пялится на его губы. Тим шепчет:
— Открой дверь.
Это надо через Тима тянуться. Стах прислушивается: мать о чем-то говорит на кухне, вроде никто не идет. Но он все равно оборачивается.
Никого…
Они вдвоем.
Только не это…
— Арис?..
Уже сводит нутро этим Тимовым «Арис».
Стах решается, открывает дверь. Они почти вываливаются наружу. Тим запирает, прижимается спиной к стене, осторожно касается поясницы, под рубашкой, но над футболкой. Вызывает волну мурашек. Подталкивает к себе.
Стах не дышит. Так близко, что ощущает тепло чужого тела, чувствует на себе чужое дыхание. Смотрит на раскрытые влажные губы. Тим склоняет голову. Кровь стучит в ушах. Больше — не слышно ничего.
В вакуум врывается голос матери — она зовет их обоих, и Стах отскакивает, как ошпаренный. Мать открывает дверь, и он влетает внутрь быстрее, чем она успевает что-то спросить.
