Марина Львова
Саня или Двойная свадьба
Что старается вспомнить человек, когда ему плохо? Конечно, что-нибудь хорошее. А когда ему хорошо? Тогда ему на ум тем более приходят только веселые мысли и воспоминания. Кому в радостный день захочется вспоминать о грустном? Только мне, благодаря моему ненормальному характеру, на память часто приходит тот промозглый холодный поздний вечер в марте, когда смешались обида и обман, глупость и хитрость, ярость и страх, возмущение и боль, ни с чем не сравнимая боль. Не верьте боевикам, царящим на экранах наших телевизоров и кинотеатров, в которых киногерои с милой снисходительной улыбкой крушат все живое и налево и направо. Они, конечно, получают редкие ответные удары от своих противников, но почти не замечают их и, уж конечно, не испытывают при этом никакой боли. Так вот, я им не верю, и в это не поверит никакой человек, хоть раз в своей жизни испытавший настоящую физическую боль.
Как больно и страшно! И негде укрыться от этой боли! Удары сыпались на меня со всех сторон! За что?!! Если бы я хоть понимала, за что? Мне казалось, в ушах у меня еще звенела музыка, вырывавшаяся из магнитофона, когда на мою голову обрушились удары. Буквально за секунду до этого, выскочивший из-за угла Борис оттолкнул меня к железной стенке сарая, схватил в руки магнитофон и бросился прочь, закричав мне на ходу: «Беги, Саня! Беги!» Музыка смолкла, и я осталась одна, только сейчас заметив, что никого со мной рядом нет. Скудный свет одинокого фонаря слабо освещал захламленную площадку, у меня под ногами хрустел битый кирпич и щебень. Осколки стекла яркими брызгами вспыхивали в свете лампы. Куда это нас нелегкая занесла? Похоже, какая-то свалка. Темно, не разобрать. В ста метрах стоят многоэтажные дома. Оказывается, я тут танцую в полной темноте совсем одна и, видимо, уже давно. Ну и не надо, мне было и одной неплохо. Вот только музыки не стало. В недоумении я остановилась и огляделась. Куда же делась вся наша развеселая компания? А почему кричал Борис?
— Ага, попался, гад! Ну, я тебе сейчас покажу!
Сзади раздался грубый сиплый голос и на меня набросился здоровый мужик. Кто-то сбил меня с ног и начал избивать.
— Ах, ты еще и дерешься, паразит!
Послышался топот ног, крики, какой-то грохот. Внезапно вспыхнул мощный луч света, он ослепил меня, я попыталась прикрыть лицо руками, но кто-то крепко держал меня за руки. Защищаясь от безжалостного света, я низко наклонила голову и попыталась еще раз брыкнуть державшего меня мужчину. На секунду мне удалось вырваться, и хватка ослабла, я бросилась в сторону, но вновь была сбита с ног. Луч света вновь догнал меня, кто-то быстро приближался, держа в руках фонарик.
— Что здесь происходит?
Луч света метался по сторонам, освещая лица подходивших людей.
— Взломщиков поймали. С вами только бандюг и ловить. Говорю им русским языком: «Заходи сзади и хватай». А ваш Модестович во весь голос как закричит: «Молодые люди, что вы тут делаете?» Они и бросились врассыпную. Одного только и поймали.
Мужчина пнул меня ногой.
— Да вы что, ошалели? Женщину же бьете!
— Кого?
С моей головы сдернули вязаную шапку и рывком подняли на ноги.
— Да какая она баба? Кочерыжка бритая.
— Ты полегче, Степан. Самосуд никогда до хорошего не доводил. На ней же места живого нет.
— Самосуд, самосуд. Я посмотрю, что ты скажешь, когда увидишь, что они с твоим гаражом сотворили. На твоей машине точно живого места не осталось. Пойди, полюбуйся!
Мужчина скрипнул зубами, луч ручного фонарика запрыгал в сторону. Степан заломил мне руку за спину и поволок вслед за обладателем фонарика. Собравшаяся вокруг нас толпа наспех одетых мужчин, нестройно гомоня, отправилась вслед за нами.
За кучами мусора располагались гаражи, мне удалось их рассмотреть в неровном свете ручного фонаря.
— А почему нет света? — раздался чей-то робкий голос.
— Эти… провода порезали, — голос Степана срывался от возмущения.
— Да, накуролесили…
— Это у кого же рука только поднялась?
Постепенно возмущенные голоса стали крепчать, и я стала всерьез опасаться, что волна праведного народного гнева вскоре захлестнет меня с головой. Громче всех ругался Степан, не забывая при этом больно пинать меня в спину. Молчал только владелец раскуроченного гаражного бокса. Кто-то сумел соединить оборванные провода, вспыхнули фонари, установленные на стоянке, и в их свете можно было увидеть полную картину разрушения. Степан что-то сдавленно крикнул, сдавил мою шею и начал с остервенением трясти меня. Какие-то руки с силой разжали пальцы, сдавливавшие мое горло. Я перевела дух и смогла вздохнуть.
— Угомонись, Степан, — спокойно проговорил все тот же мрачный голос.
— Ну, что вы за народ? Ты раскрой свои глаза, Максим, посмотри, что тут с твоей машиной сотворили. Их давить за это надо, давить, как клопов. Сколько раз я вам говорил: «Вышку надо поставить, и дедка из деревни выписать». Есть у меня один на примете. Крепкий такой дедок, ничего ему не будет. Посадить его на вышку с пулеметом, и ни одна сволочь не пройдет. А вы мне что на это ответили? Молчите теперь? Конечно, Степан плохой, Степан не понимает, а я дело говорил. Развели тут… Деревьев насажали, кустов. Я за ними аж в питомник ездил. Красота спасет мир. Философы липовые!
— Может быть милицию вызвать? — неуверенно предложил чей-то голос.
— Да что толку? Ее отпустят через пару часов, а тут убытку на несколько миллионов.
— Как только земля таких носит…
— Дать бы ей, как следует.
Последняя фраза вывела из продолжительной задумчивости владельца изуродованной машины.
— Спокойно, Степан, не кипятись. Николай Модестович, вы здесь?
— Я здесь, Максим Николаевич.
— Вы ведь, если не ошибаюсь, юрист? Поможете составить исковое заявление? Можно подать на нее в суд. Это разумнее, чем заниматься рукоприкладством.
Народ возликовал, радуясь такому простому решению вопроса. Все желающие разбрелись по домам спать, а меня, в сопровождении неугомонного Степана и хозяина разрушенного гаража, повели на квартиру к Николаю Модестовичу.
Через несколько минут я уже сидела на кухне, жена Николая Модестовича и мрачноватый пострадавший (хотя надо еще посмотреть, кто из нас пострадал больше, ему хоть лицо не разбили) безжалостно промывали мои раны. Я старалась не кричать и не морщиться. Сам Николай Модестович сидел за кухонным столом и быстро водил ручкой по бумаге. Так как я наотрез отказалась сообщить имена тех, кто был со мной, то обвинительный документ составляли против меня одной. Николай Модестович уже собирался прочитать всем присутствующим предварительный вариант своего творения, когда раздался резкий звонок в дверь, и в квартиру буквально ворвался Степан, держа в руках мой замшевый рюкзак. Только теперь я вспомнила, что, когда мы вышли с ребятами из леса, оставила его на камне под фонарем, мне было неудобно танцевать с рюкзаком за спиной.
