Анна Климова
Осенняя женщина
«Я попрошу ее. Сегодня. Она должна мне их отдать», — подумала старуха, приподнимаясь на постели.
— Зоя, Зоя! Зоюшка! Поди ко мне, хорошая! Пожалуйста.
Старуха чутко прислушалась к звукам, доносившимся из кухни.
Там по-прежнему гремела посуда. Неприятно гремела. Значит, Зоя снова чем-то недовольна. За столько лет Анжелика Федоровна научилась определять настроение Зои даже по шарканью тапочек. А уж по звуку моющейся посуды и подавно.
Нет, не вовремя. Но если не попросить сейчас, тогда уж забудется или решимости такой недостанет.
— Зоя! — снова позвала старуха. — Подойди же, бога ради.
Минут через пять на пороге выросла знакомая грузная фигура.
— Ну чего опять? Если обделалась, будешь так в мокром и лежать. Я только все простыни перестирала.
— Зоя, можно без этих твоих вульгарностей? — поморщилась старуха, скрывая за смелым выпадом собственную беспомощность.
— Это раньше было можно, — четко, со злобной угрозой в голосе ответила Зоя, рука которой как бы сама собой нырнула под одеяло старухи. — Ну вот, вижу, что сухая. Чего звала? Позавтракать барыня изволила, пить — вон под рукой на тумбочке стакан. Я ж не молоденькая летать туда-сюда. Как ты думаешь? Молоденькая я или нет? Лежала бы себе спокойненько, сил набиралась.
— В мои годы сил не набираются, — презирая себя, льстиво вздохнула Анжелика Федоровна. — Вышли все силы, Зоюшка.
— Вот и помнила бы об этом. Экая ты беспокойная, просто удержу нет никакого. Так чего звала-то?
— Дай мне мои фотографии, Зоя, — твердо попросила старуха.
— Счас, — саркастично кивнула та. — Спешу и падаю.
— Разве я требую чего-то невозможного?
— Ага, попробовала бы потребовать. Как же!
— Зоя, мне не нравится твой тон.
— Другого нету. Не прикупила.
— Ты просто невыносима.
— Это еще неизвестно, кто из нас невыносимее.
— Я просто попросила свои фотографии. Зачем ты их у меня отняла?
— Затем, что будет как в прошлый раз. Опять разревешься, карточки эти перебирая, и опять чего-нибудь прихватит. Ведь разревешься как пить дать.
— Ты жестокая баба, — ворчливо констатировала старуха.
— Я дура. Круглая и беспросветная, что вожусь с тобой с утра до ночи. Вот кто я такая. А ты — неблагодарная старая карга, — толстый палец Зои по-прокурорски уставился на лежавшую в постели пожилую женщину. — И хренушки ты у меня увидишь свои карточки. Вот так вот. Доктор что велел? Велел меньше беспокойства. Вот и будешь лежать у меня мумием.
— Мумией, — инстинктивно поправила ее Анжелика Федоровна, понимая всю абсурдность спора с этой гнусной тенью своего прошлого, которая тащится за ней более тридцати лет.
— А по мне хоть бревном, — донеслось из темного коридора.
— Мне следовало бы выгнать тебя еще в шестьдесят пятом, — каркнула из своей постели старуха. — Уже хотя бы за то, как ты вертела бедрами. Конечно, Михаил Степанович не мог устоять. Но он мне признался, слышишь? Признался почти сразу. Я всегда подозревала, что ты падшая женщина.
— И чего ж не выгнала? — хотя такие разговоры возникали довольно часто, Зоя всегда живо на них реагировала. Даже, казалось, одобряла их.
— Детей твоих пожалела. Куда бы ты пошла? На завод? Или фабрику? На 120 рэ! И это с двумя детьми!
— Уж не пропала бы, небось.
— Представляю, какой ты вкладываешь в это смысл! — саркастично отозвалась старуха.
— А тут и смысла никакого не надо. Не пропала бы — и все. Государство было другое. Да и сам Михал Степаныч не оставил бы на бобах. Старшенький-то у меня от него. — Свое «открытие» Зоя преподносила с неизменной злорадностью, всякий раз с любопытством ожидая реакции старухи.
— Бессовестная лгунья! — выкрикнула Анжелика Федоровна. — Ты говоришь так потому, что Мишенька сам не сможет уже сказать правду. И говоришь мне назло! Мне ли не знать все твои шашни!
— Куда уж тебе! Ты за Мишкой своим уследить не могла, а уж обслугу-то и вовсе не замечала, — в коридоре снова зашаркали тапочки. — Мы же для тебя будто место пустое были. Выйдешь, бывало, к обеду, а глазки — как холодец подтаявший. Мол, вы — быдло, и чего вы тут крутитесь возле меня, мне до высокой лампочки.
— Что ж я, по-твоему, целоваться с вами была должна?
— Не знаю. А только я всегда себе говорила: отольются кошке мышкины слезы. Ну и кто ты теперь такая есть? Старуха. Два инфаркта, три инсульта. Челюсть вставная, вон в стакане отмокает. Где теперича Фифа? Нету Фифы. Лежит, гадит под себя.
— Пошла вон, дура!
— Пойду. В булочную зайду. Батон для беззубой Фифы куплю. Молока опять же нету. Кашку ей не на чем сварить.
Дверь щелкнула старым английским замком.
Зоя, вероятно, сейчас спустится вниз и пойдет по свежим октябрьским тротуарам. Эта дура даже не оглянется вокруг, не восхитится бодрящей осенней погодой, не вздохнет радостно. Эта тупая корова направится прямиком в булочную. А если и задержится, то только ради того, чтобы поболтать с кем-то из соседок.
Анжелика Федоровна крепко зажмурилась, подавляя слезы.
Слезы, слезы… Сколько она пролила их попусту, не из-за обиды, не из-за боли. Просто потому, что хотелось плакать. А теперь плакать не хотелось, но плакалось. Гнусными, раздражающими окружающих старческими слезами. Слезами, не вызывавшими сочувствия. Старческие слезы сродни детским. Они никого не трогают, их почитают за неразумную блажь, за каприз.
Старуха быстро вытерла глаза и, перекатившись к краю огромной двуспальной кровати из дефицитнейшего когда-то ГДРовского гарнитура, с трудом свесила худые с отекшими венами ноги. В свое время эти ноги увлекали. Манили, что уж тут скрывать. Прехорошенькие были ножки. А теперь они все равно что в могиле. Непослушные и страшные.
Она надернула на них ночную рубашку. Там им и место. Опираясь о резной столбик кровати, встала и, преодолевая мимолетное головокружение, мелкими шажками добралась до окна.
— Давай закурим, товарищ, по одной. Давай закурим, товарищ мой, — пропела она дребезжащим голосом, продираясь к оконному стеклу сквозь мещанские горшки с геранью, которые Зоя разводила прямо-таки с маниакальной страстью. На улице моросил мелкий дождь. Это было видно из окна ее квартиры, располагавшейся в когда-то престижном сталинском доме. Анжелика Федоровна очень надеялась, что корова не взяла с собой зонтика. Пусть она промокнет до нитки. И заболеет. Тогда хоть станет понятно, что в ней есть что-то живое. За все тридцать восемь лет Зоя ни разу не чихнула. Все они, деревенские, такие. Ничем не проймешь. Завидная кулацкая порода. Крепкое кулацкое семя, не истребленное даже к шестьдесят четвертому году. Именно тогда у них появилась Зоя Климова. Зойка…
