Кэндес Бушнелл - Стервы большого города

Сентябрь на Манхэттене чудесен, и этот год не стал исключением. Температура воздуха держалась на идеальных двадцати четырех градусах, влажность была низкой, а небо — безоблачным и голубым. По возвращении в город после беспокойного лета погода всегда напоминает о том, что за ближайшим поворотом поджидают захватывающие события. Воздух пропитан возбуждением, и в один день город выходит из спячки и погружается в лихорадочную деятельность. Транспорт привычно еле ползет по Шестой и Парк-авеню, со всех сторон слышны приглушенные разговоры по сотовым телефонам, в ресторанах нет свободных мест. Для всей остальной страны окончание лета и начало нового учебного года знаменуются Днем труда[1]. Но в Нью-Йорке сезон по-настоящему начинается несколько дней спустя вместе с освященной временем традицией — Неделей моды.

На Шестой авеню, позади Публичной библиотеки, Брайант-парк превратился в сказочную страну благодаря огромным белым палаткам, где пройдут десятки модных показов. Покрытые черным ковром лестницы вели к застекленным, во всю высоту стен дверям, и целую неделю вдоль этих лестниц стояли студенты и поклонники, надеясь хоть мельком увидеть любимых дизайнеров или звезд, японские фотографы (которые, по общему мнению, вежливее других), папарацци, телохранители в наушниках и с рациями, молоденькие девушки из служб по связям с общественностью (всегда в черном, с озабоченными лицами) и самые разные богатые зрители, кричащие в свои сотовые, чтобы им подали машины. Вдоль тротуара в три ряда выстраивались черные лимузины, как на самых важных государственных похоронах. Но в павильонах протекала жизнь необычайно чарующая и захватывающая.

Пять или шесть больших показов всегда требуют вашего обязательного присутствия: только так вы сохраните за собой место в социальной иерархии (или просто напомните всем о своем существовании). Главный из них, показ Виктории Форд, был назначен на семь вечера в первый четверг Недели моды. К шести сорока пяти внутри павильона царил контролируемый хаос — здесь находились шесть съемочных групп, около сотни фотографов и рой специалистов из индустрии моды, светской хроники, покупатели и звезды не очень высокого ранга. Всех охватило нетерпение и предвкушение, как толпу, собравшуюся на премьеру. Молодой особе, державшей на руках маленькую таксу, угодили по затылку видеокамерой; другой женщине девица-пиарщица наступила на туфли от Джимми Чу и едва не сбила ее с ног, стремясь добраться до более важной персоны. Однако все надежды хоть одним глазком взглянуть на известную кинозвезду оказались напрасными, потому что кинозвезды (и важные политические фигуры, например мэр) никогда не пользовались главным входом. Охрана сопровождала их к незаметной боковой двери, ведущей за кулисы. И в этом мире, где жизнь представляет собой ряд все более сужающихся кругов привилегированности (или, в зависимости от точки зрения, Дантовых кругов ада), кулисы до начала показа были единственным достойным местом пребывания.

В дальнем же углу этой зоны, спрятавшись за кронштейнами с одеждой, стояла и курила украдкой сама Виктория Форд. Курить она бросила несколько лет назад, но порой позволяла себе сигарету-другую, чтобы несколько минут побыть одной, сосредоточиться и подготовиться к следующим шестидесяти минутам, когда придется разрешать вопросы, возникающие в самый последний момент, болтать ни о чем со знаменитыми клиентами и давать интервью газетам и телевидению. Виктория, нахмурившись, затянулась сигаретой, желая насладиться мгновением покоя. На протяжении четырех недель, предшествовавших показу, она работала по восемнадцать часов в сутки, и ближайший, решающий час, ради которого Виктория вкалывала столько месяцев, пролетит в один миг. Она бросила окурок в недопитый бокал с шампанским.

Посмотрела на часы — элегантное изделие от Баума и Мерсье, в корпусе из нержавеющей стали и с крохотными бриллиантами вокруг циферблата — и сделала глубокий вдох. Шесть пятьдесят. К восьми вечера, когда последняя модель завершит проход по подиуму и Виктория выйдет на поклон, определится ее судьба на ближайший год. Она окажется или на вершине, или в середине, обреченная на борьбу за выживание, или… на дне. Последнее заставит ее приложить усилия, чтобы вернуться на исходные позиции. Виктория знала, что рискует с этим показом, в котором не было особой необходимости. Любой другой дизайнер мог продолжать разрабатывать линии, сделавшие его популярным в последние три года, но только не Виктория. Это было слишком просто. Единоличная владелица маленького дома моды, она не имела необходимости отчитываться перед инвесторами. Этим вечером Виктория надеялась продемонстрировать коллегам новую грань своего таланта, новый взгляд на то, как может одеваться женщина. Она или героиня, или дура, насмешливо подумала о себе Виктория.

Едва она вышла из-за кронштейна, как ее окружили три помощницы, смышленые молодые женщины, еще не достигшие тридцати лет и, как Виктория, работавшие без устали. В моделях из новой коллекции, с папками, в наушниках с микрофонами. Лица у них были встревоженные.

Виктория спокойно улыбнулась.

— Лайла, — обратилась она к одной из девушек, — барабанщики на месте?

— Да, но Синди Бичек, ведущая колонки светских сплетен, капризничает… говорит, что у нее болят уши и мы должны пересадить ее.

Виктория кивнула. Синди Бичек, наверное, миллион лет, и похожа она на злую ведьму из сказки братьев Гримм… никто ее не любит, но если не пригласить, то нападки прессы на весь год тебе обеспечены.

— Поменяйте ее местами с Морган Бинчли. Морган более всего озабочена тем, чтобы ее увидели, поэтому ей все равно, где сидеть. Но только быстро, пока никто не заметил.

Лайла кивнула и убежала. Две другие помощницы старались привлечь внимание Виктории.

— «Экстра» просит об интервью…

— Приедет Кит Ричардс, а у нас нет мест…

— И четыре пары туфель пропали…

Виктория быстро утрясла эти проблемы.

— «Экстре» на интервью две минуты, Кита проводите за кулисы и держите там до последнего момента. Туфли в коробке под гримерным столом.

С нейтральным выражением лица она пошла к съемочной группе «Экстры». Журналисты стояли в толпе людей, желавших поприветствовать Викторию. Она пробралась сквозь толпу с привычной сноровкой, испытывая ощущение, словно парит над всеми. Останавливаясь, она то целовала кого-то в щечку, то перекидывалась с кем-то парой слов, то пожимала руку чьей-то серьезной и преисполненной благоговейного страха десятилетней дочке, мать которой утверждала, что та преданная поклонница Виктории.