Моему литературному агенту Марии Кэрвэйнис с благодарностью за помощь, оказанную в трудные для меня годы.
Ванде Хэндли в знак признательности за неизменную моральную поддержку и веру в мои романы, опубликованные под псевдонимом Кейси Марс. Спасибо вам, дорогие!
Особая благодарность моему мужу за помощь в работе над этой книгой.
Кровь. Море крови, красные водовороты растут, растут перед ее глазами, пока окончательно не заслоняют горизонт. И ничего кроме.
Смерть и тьма.
Ее захлестывает прилив, кровавая волна накатывает, накрывает с головой, тащит за собой, заполняет рот, уши, глаза, попадает внутрь…
Затем раздается чье-то пение, но она не видит лиц поющих, не разбирает невнятных слов. Вокруг вздымаются огромные языки адского пламени бело-голубые, оранжевые, багровые, — угрожающие поглотить ее, превратить в уголь ее белое тело и обречь на вечные муки.
А затем, как всегда, раздается хохот — тонкий, пронзительный, почти безумный, но невыразимо притягательный.
Пламя разгорается ярче, голоса становятся громче. Она чувствует жар, чувствует, как плавится ее нежная кожа, ощущает прикосновение злобного черного огня. Боль. О, какая боль! Она не вынесет этого. Не устоит перед мучительным зноем.
О Боже всемогущий!
Глаза Дженни Остин внезапно раскрылись. Вопль ужаса застрял в горле. Сердце колотилось, било, как молотом по наковальне; стук его эхом отдавался в ушах, пот заливал хрупкие плечи. Руки дрожали, в горле стоял ком… Она судорожно втягивала в себя воздух.
— Господи, помилуй! — прошептала она в темноту спальни. Зловеще чернели очертания когда-то знакомой, а теперь совершенно чужой мебели, казалось, сдвинувшейся со своих привычных мест. Трясущимися пальцами она провела по длинным светло-русым волосам и села в кровати, гадая, хватит ли сил на то, чтобы выдержать еще один кошмарный сон.
Несколько мгновений, показавшихся Дженни вечностью, она просидела, прислонившись к изголовью огромной старинной дубовой кровати с балдахином на массивных столбах. Пытаясь прийти в себя, унять сердцебиение и справиться с дрожью во всем теле, она постаралась задержать дыхание. Ей было слишком хорошо известно, как надо поступать в таких случаях. Эти ночные кошмары мучили ее уже два года.
Дженни бросила взгляд на неоновые цифры стоявшего рядом электронного будильника. Час тридцать. Прошлой ночью она проснулась в два.
Она склонила голову набок, ощутила затылком прикосновение твердого инкрустированного дерева и уставилась в потолок, все еще находясь во власти приснившегося: водовороты кровавого тумана, извивающиеся языки пламени, голоса в чернильно-черной тьме… Ужас был так силен, что даже сейчас, бодрствующая, она все еще не могла от него избавиться.
В горле комом стояли слезы. Она сбросила покрывало, спустила на пол длинные, стройные ноги и с трудом поднялась. Была среда. Ничего особенного. Всего лишь еще одна бессонная ночь из бесконечной череды ей подобных.
Они начались почти сразу после смерти мужа, через две недели после прощания с ним в похоронном бюро Крокета и Макдермота и заупокойной службы на кладбище Санта-Барбары, расположенном на чудесном зеленом холме с видом на раскинувшийся внизу океан. Дженни долго верила, что ночные кошмары — это результат нервного потрясения. Все доктора твердили то же самое — и психиатры, и врачи Центра по борьбе с расстройствами сна, в который она собиралась лечь. Ее хотели лечить от бессонницы, которая развилась, по их мнению, как защитная реакция на мучившие Дженни кошмарные сновидения.
Они утверждали, что стоит ей привыкнуть к мысли о смерти Билла, как сны прекратятся сами собой. Но сама Дженни вовсе не была в этом уверена. Особенно сейчас.
Молодая женщина на ощупь включила лампу от Тиффани, стоявшую на дубовом столике у кровати, и двинулась к шкафу. На ней была тонкая батистовая сорочка, расшитая розочками. У Дженни не было никакого желания выходить к морю, хотя с тех пор, как начались кошмары, ночная прогулка была единственным средством, помогавшим ей уснуть.
Только не сегодня. Сегодня ей было нужно с кем-нибудь поговорить. С кем-нибудь, кто знал бы, какие мучения она переживает, и нашел бы для нее пару слов сочувствия, поднимающих настроение.
Стоял сентябрь. Днем в Санта-Барбаре было еще тепло, но по ночам с моря дул холодный ветер. Она натянула темно-коричневые слаксы и бежевый вязаный свитер, а ноги сунула в коричневые туфельки на низком каблуке.
Перед выходом она бросила короткий взгляд в зеркало, тронула губы розовой помадой и провела расческой по орехово-русым волосам, которые на влажном океанском воздухе так и норовили лечь крупными, пышными кольцами. Обычно Дженни выпрямляла их щипцами и даже слегка завивала внутрь.
Немного придя в себя, Дженни взяла со стула бежевый кардиган, вышла за дверь и начала спускаться по лестнице. Теперь, после смерти Билла, двухэтажная роскошная квартира опустела и была слишком велика для нее. Но она была ее домом, а дом и семья значили для Дженни очень многое. Пожалуй, именно для того она и родилась на свет, чтобы иметь дом и семью.
За квартиру было выплачено полностью. Дженни оставалась ее единственной владелицей, а потому решила часть полученной за Билла страховки потратить на то, чтобы сменить интерьер. Ей нравились женственные цветочные узоры, нежно-кремовые и персиковые цвета штор и обивки, старинная мебель из калифорнийского дуба и открывавшийся из окна вид на море и стоявшие в гавани яхты.
Когда воспоминания об ужасном сне немного утихли, она принялась думать о том, что случилось два года назад. Билл был убит на тротуаре, рядом с собственным подъездом. Дженни как сейчас видела его скорчившееся тело, хотя и едва ли вспомнила бы все события тогдашнего вечера. Она знала только одно: муж убит, семи лет супружеской жизни как не бывало, и она осталась одна…
Дженни прошла на кухню и достала с верхушки украшенного изразцами буфета коричневую кожаную сумку с ремнем через плечо. Сумка стояла позади книг с кулинарными рецептами и нескольких оправленных в дубовые рамки голубых лент, полученных ею за маринованные пикули. Кухня, стены которой были выкрашены в шоколадно-кремовые и персиковые тона, сияла чистотой.
Дженни гордилась тем, что держала квартиру в образцовом порядке, хотя временами и побаивалась помешаться на чистоте. Скорее всего это было проявлением сексуальной сублимации.[1] По крайней мере так бы сказали врачи.
На самом деле все было куда сложнее. Их брак с Биллом вовсе не отличался особой сексуальной гармонией. Даже Билл не стал бы отрицать этого. Чаще всего он был слишком занят в своем офисе, слишком уставал или просто был не в настроении. А никого другого у нее никогда не было. Они познакомились на первом курсе университета Сан-Диего, а на последнем курсе поженились. Билл был ее первым и единственным любовником. Возможно, тем бы оно и кончилось, если бы не грянули перемены в ее жизни.
