Джудит Гулд - Вспышка. Книга первая

Перелеты.

После всех этих лет она так и не смогла к ним привыкнуть. Как только самолет начинал разбег по взлетной полосе, внутри у нее все сжималось, и лишь высоко в небе, когда здания внизу казались не больше домиков из «Монополии», она начинала понемногу расслабляться. Заснуть ей удавалось, только если она летела ночным рейсом – таким, как сегодняшний беспосадочный рейс E1 А1 1002, по маршруту: аэропорт Джона Фитцджеральда Кеннеди – Тель-Авив, аэропорт Бен-Гурион. В темноте она чувствовала себя в безопасности. Затем, как только самолет начинал снижаться и ей закладывало уши, она вновь оказывалась в тисках беспокойства, не разжимавшихся до тех пор, пока колеса шасси не касались земли.

Она была высокой стройной женщиной, державшейся с достоинством и изяществом. Ее лицо, знакомое всему миру, пугающим образом сочетало в себе черты надменной аристократки и дикой амазонки. Небрежно причесанные длинные черные волосы, настолько блестящие, что отливали синевой, обрамляли лицо, при взгляде на которое вы могли скорее чувствовать, чем видеть натуру настоящей тигрицы, скрывающуюся за внешней простотой лика Мадонны с гладкой светлой кожей. Она обладала той притягательной беспечной красотой, которая заставляла мужчин мечтать о ней, а женщин подражать ей. Даже простая одежда не могла скрыть исходящую от нее волнующую чувственность. Светлый шелковый плащ от Лучано Сопрани придавал ей богемный вид преуспевающей художницы, в то время как черная крепдешиновая рубашка с широкими рукавами и расстегнутым воротником намекала на скрытую сексуальность, а табачного цвета брюки из плиссированного шелка – в стремительном стиле Марлен Дитрих – опровергали эти возникшие было предположения. Если бы не любопытные взгляды, которые бросали украдкой окружающие, узнавая ее при встрече, она бы смогла забыть, что является одной из трех самых кассовых звезд. Она, Джейн Фонда и Мерил Стрип. Причем именно в такой последовательности.

Даже спустя девять лет я все еще не чувствую себя кинозвездой. Она заметила, что какой-то мужчина, сидящий через проход, уставился на нее, и поспешно отвернулась. Они думают, что знают меня. Они считают меня чем-то вроде богини. Скорее всего, они не поверят, если я скажу им, что от питьевой воды в Мехико у меня делается понос.

– Дамы и господа, – произнес по-английски голос из громкоговорителя, – командир напоминает вам о необходимости воздержаться от курения. Пожалуйста, прекратите курить, приведите спинки ваших сидений в вертикальное положение и уберите откидные столики. Надеюсь, полет доставил вам удовольствие и, если вы вновь захотите совершить воздушное путешествие, вы отдадите предпочтение компании E1 А1.

Затем то же сообщение было повторено на иврите.

Позади нее, из отсека, разделяющего салоны первого и второго классов, появился старший стюард. Он предупредительно поднял ее пустую рюмку и небольшую квадратную салфетку, затем убрал в подлокотник крошечный пластиковый поднос для напитков.

– Мы организовали так, что вы выйдете первой, мисс Боралеви. – Двадцать девять лет назад при рождении она была наречена Дэлией Бен-Яков, но, вступив на актерскую стезю, взяла девичью фамилию матери, Боралеви. – Один из наших представителей будет встречать вас у трапа. Он проследит за тем, чтобы вы как можно быстрее прошли таможенные формальности и получили багаж.

Дэлия обратила на него взгляд своих изумрудных глаз.

– Благодарю вас, – произнесла она гортанным, от природы несколько хрипловатым и особенно обольстительным голосом. – Я вам весьма признательна.

Он замешкался и, в надежде завязать с ней разговор, спросил:

– Вас очень волнует предстоящая встреча с родиной?

Она кивнула, отбросив с лица каскад блестящих волос. Затем подняла на него глаза.

– Да. Я – израильтянка по рождению и воспитанию, – мягко сказала она и улыбнулась.

– Я знаю… Я тоже. – Он улыбнулся ей в ответ, автоматически перейдя на иврит. Затем волшебный миг окончился: кто-то из пассажиров позвал его. – Извините, – сказал он и заспешил по проходу.

Дэлия опять улыбнулась. Одно то, что оба они были родом из Израиля, объединяло их, давало им нечто общее, чем следовало дорожить: чувство особой гордости. Всем уроженцам Израиля знакомо это ощущение, независимо от того, как давно они покинули родину.

Неожиданно на нее накатило чувство подавленности и вины.

«Я уехала из дома одиннадцать лет назад, – укоризненно напомнила она себе. – Да, именно столько лет я не ступала на родную землю, если не считать визитов в посольства и консульства в разных странах, когда приходило время продлевать паспорт».

Звук двигателей за бортом изменился, и самолет на какое-то время, казалось, замер в воздухе. Дэлия вцепилась в подлокотники с такой силой, что суставы ее тонких пальцев побелели. Затем огромный авиалайнер накренился и, как бы получив невидимый энергетический импульс, плавно устремился вперед.

Она издала глубокий вздох облегчения и, взглянув в иллюминатор, увидела там не приближающиеся белые барашки волн, а возникшие вдруг в ее воображении лица родных. Интересно, встретят ли они ее в аэропорту или просто вышлют машину?

Им известно, как сильно я их люблю. Им известно, что все эти долгие годы я не забывала о них. Они лучше, чем кто-либо другой, понимают, что мне нужно было увидеть мир и показать, на что я способна. Доказать им, что я достойна текущей в моих жилах крови Боралеви.

И какой крови! Унаследованной ею от сильных духом предков!

При мысли о своей замечательной родне она вновь заулыбалась. Они вдруг предстали перед ней как живые, а не в виде застывших изображений на фотографиях, которыми они обменивались все эти годы: страстно привязанные друг к другу близкие люди, собравшиеся в аэропорту, чтобы посадить ее на старенький серебристый ДС-3 времен второй мировой войны, стоявший наготове с запущенными двигателями, который должен был доставить ее вместе с двадцатью другими пассажирами в Афины. Оттуда другим рейсом она собиралась добраться сначала до Лондона, а затем до Нью-Йорка.

Дэлия ясно представила свою мать в то яркое, солнечное утро – одной рукой придерживающую от порыва горячего ветра широкополую соломенную шляпу. В свои пятьдесят четыре года Тамара, демонстрируя все ту же ослепительную, как на рекламе зубной пасты, улыбку – результат безупречной работы дантиста еще в 1930 году, – была все так же вызывающе красива, как и тогда, в тридцатые годы, когда считалась признанной красавицей Голливуда. Завораживающий взгляд ее сверкающих изумрудных глаз, столь похожих на глаза самой Дэлии, в сочетании с высокими славянскими скулами и тщательно выщипанными ниточками дугообразных бровей делали ее самой заметной в толпе людей, собравшихся на эти трогательные и одновременно радостные проводы, и такой же театрально-выразительной, как в старых черно-белых фильмах с ее участием.