Профессор Конрад Малколм сдвинул очки на самый кончик носа и с изумлением воззрился на свою лучшую студентку.
— Простите, мисс Шелтон… Я немножечко отвлекся, возможно, недослышал… Так вы говорите, это точное определение любви?
— Разумеется.
— Очень хорошо. Просто превосходно. Если не ошибаюсь, в вашей интерпретации это сочетание ферментно-индикаторной…
— Ингибиторной.
— Пардон?
— Я говорю, это сочетание ферментно-ингибиторной функции организма с психологической зависимостью, построенной на элементах аттракции особей противоположного пола. Разумеется, это самое общее определение.
Профессор уронил очки и неистово закивал.
— Очень хочется верить, что это действительно так.
— Не поняла?
— Ну в том смысле, что… Видите ли, мисс Шелтон, сей предмет все-таки очень тесно связан с духовной и культурной жизнью человеческой цивилизации… Было бы неловко списать все заслуги Петрарки на ингибиторную активность.
Мисс Шелтон посмотрела на профессора Малколма таким взглядом, что у него немедленно зачесалось под лопаткой. Впрочем, субординацию девица блюла свято. Научный руководитель должен быть умнее студента. По определению.
— Профессор, в своей работе я всего лишь пытаюсь доказать, что так называемая любовь есть одно из направлений теоретической психологии. Петрарку, если мне не изменяет память, изучают филологи. У вас есть какие-то конкретные возражения?
— Нет! Что вы…
— В таком случае мне пора. Еще надо успеть в библиотеку. Через пару дней я представлю вам полностью законченный реферат.
Прощаясь, профессор Малколм встал не только потому, что мисс Шелтон была женщиной. Его всегда тянуло встать перед ней навытяжку. Такова уж была эта девица.
Когда дверь закрылась, профессор обессилено опустился в кресло и придвинул к себе оставленный мисс Шелтон экземпляр. Под лопаткой все еще чесалось, но уже не так сильно.
Профессор Конрад Малколм преподавал психологию и социологию в университете Торонто уже тридцать пять лет. Одновременно он вел частную психотерапевтическую практику, консультировал уголовную полицию, писал научные работы — в общем, был человеком вполне состоявшимся и успешным в своей области. В принципе, можно было бы подумать и о приближающейся пенсии, но четыре года назад жизнь профессора Малколма пошла под откос. То есть он сейчас это понимал, а четыре года назад старый олух даже и не подозревал об этом.
Четыре года назад в его семинар записалась мисс Констанция Шелтон. Тогда она была высокой тощей девицей с голубыми, холодными, как лед глазами, грозно взиравшими на мир из-под очков в зловещей роговой оправе. Прямые волосы неопределенно-русого цвета были забраны в идеальный конский хвост, носила она шерстяные свитера грубой вязки (зимой) и хлопчатобумажные пуловеры с растянутыми рукавами (летом). На ногах у нее были либо тяжелые ботинки, либо кроссовки, джинсы иногда сменялись твидовыми брюками, а на случай официальных мероприятий у мисс Шелтон имелся серый шерстяной костюм.
Что характерно: за прошедшие четыре года внешний облик мисс Шелтон не претерпел ни малейших изменений.
Профессор Малколм открыл папку с видом христианского мученика, входящего в клетку со львом, водрузил очки на приличествующее им место и углубился в чтение, одновременно продолжая размышлять о том, чему была, в принципе, посвящена вся его жизнь. О глубинах психологии человека.
Констанция Шелтон была идеальной студенткой. За четыре года она не пропустила ни одной лекции, исправно посещала все семинары, писала статью за статьей, смело вызвалась добровольцем на необязательную для первокурсников практику в психиатрической больнице — одним словом, профессор сразу разглядел в ней родственную душу, будущего ученого.
Он приезжал из университета домой и со снисходительной улыбкой слушал щебет своих дочерей, Лори и Шелли, очаровательных, но, увы, страшно далеких от, скажем так, умственной деятельности девушек семнадцати и девятнадцати лет от роду. Потом Лори и Шелли убегали на свидания, а профессор с тихой отцовской гордостью рассказывал жене о милой, усидчивой умнице Констанции Шелтон, о том, как ей нравится учиться и как отрадно наблюдать это ему, профессору университета, особенно на фоне всеобщей деградации молодого поколения… Жена, которая вообще всегда внимательно выслушивала мистера Малколма, о Констанции знала все, с самых первых дней. Кивала, ахала в нужных местах, молчаливо умилялась и восхищалась — так казалось профессору. А потом, совсем недавно, меньше года назад, вдруг неожиданно перебила мужа, с искренним сочувствием воскликнув:
— Какой ужас, Конрад! Бедная, бедная девочка!
Столь неожиданная оценка лучшей студентки факультета обескуражила мистера Малколма, а потом заставила задуматься. И вот он, результат! Уже полгода профессор Малколм вздрагивал при одном появлении Констанции Шелтон в дверях своего кабинета, стал задумчив и все чаще вспоминал о пенсии.
Профессор перечитал последний абзац, сердито захлопнул папку и откинулся на спинку кресла. Черт знает, что такое! Девчонке двадцать два года, в этом возрасте кровь горяча, а в голове гуляет ветер, хочется любви и острых ощущений — но какие могут быть ощущения, ежели Констанция Шелтон точно знает, что все это всего лишь результат… как же его там… а, вот! «ферментно-ингибиторной активности организма в сочетании» с еще какой-то там дрянью! Самое противное, что это вовсе не околонаучная болтовня. Феромоны, химическая реакция одного организма на другой, запахи, тепло — ученые давно и успешно пытаются разложить на простейшие составляющие процессы человеческого общения. Ученым вообще только дай все объяснить, обозвать и расставить по полочкам!
Поймав себя на этой совершенно не научной, можно сказать, обывательской сентенции, профессор Конрад Малколм вконец расстроился, поспешно собрал бумаги и отбыл домой, к своим бесконечно легкомысленным и столь же бесконечно милым дочерям.
Констанция Шелтон вышла из профессорского корпуса, блаженно потянулась и огляделась по сторонам. Ужасно болела спина, щипало глаза: еще бы, она просидела за книгами и микрофильмами семь часов кряду! И все-таки день был определенно хорош. Она много сделала, значит, сегодняшний вечер можно посвятить отдыху. Тем более, что болтушка Роксана, ее соседка по кампусу, собралась на весь уик-энд к своему парню.
С соседкой Констанция делила комнату уже два года и ко многому успела привыкнуть. К громкой музыке, резким ароматам духов, к разбросанным по комнате элементам туалета, к вечно незакрученному тюбику с зубной пастой. К звонкам по телефону глубокой ночью. К многочисленным и разнообразным кавалерам. Более того, именно с Рокси они, в конце концов, и ужились вместе, хотя до этого соседки Констанции менялись со скоростью света.
