Ферн Майклз - На крыльях мечты

Край и само место, известное как Санбридж, мало изменилось за четырнадцать лет, прошедших с того дня, когда Билли впервые приехала сюда из Филадельфии. Трава на лугах выросла густой и сочной в этом году благодаря обильным дождям, а зимние перекати-поле тихо катились вдоль белой ограды, протянувшейся на целые мили. Кустарник, окружавший дом, стал выше, но розовый сад продолжал оставаться в образцовом порядке — живой памятник Джессике, вот уже двенадцать лет покоящейся под холмиком позади дома. Сам дом приобрел более мягкий оттенок, выцвел за эти годы под жарким солнцем — теперь он стал бледнее, чем розовая почва прерии.

Но видимость неизменности Санбриджа заканчивалась у входной двери. Внутри дом нес отпечаток времени. Сет Коулмэн, полноправный монарх, тяжелее опирался на трость, а лохматая копна волос стала более седой. Но язык у него оставался таким же острым, как всегда, и водянистые голубые глаза — такими же проницательными. Единственный интерес в жизни представлял для него десятилетний внук Райли. Когда мальчик, копия Мосса, не летал на самолете, пристегнувшись к сиденью за спиной отца, он ездил верхом по холмам со своим дедушкой. Райли как раз недавно сменил пони на кобылу из потомства Несси, которую подарил ему Сет.

Райли стал частью Санбриджа с того самого дня, как родился. В качестве наследника трона Коулмэнов он учился любить свое наследие и воспитывался с одной целью: когда-нибудь взять в свои руки бразды правления империей Санбриджа. Райли был высоким мальчуганом, с мягким взором лучистых голубых глаз и круглыми щечками. Несмотря на изливавшиеся на него знаки внимания, он был неизбалованным, милым ребенком, который никогда ничего не просил. Хотя нельзя сказать, что он ничего не просил: любая его просьба незамедлительно исполнялась; к чему бы ни проявил интерес, получал желаемое в течение часа. Но юный Райли Коулмэн был разумным, понимающим мальчиком, и все возрастающие богатства в его владении внушали ему тревогу; он научился скрывать свой интерес, отводить взгляд от того, что привлекло его внимание. При том, что каждое его желание предупреждалось, каждая мечта сбывалась, о слишком многом приходилось думать, о слишком многом заботиться. Это его ошеломляло.

По мнению Райли, неправильно было владеть сложным фотоаппаратом немецкого производства и не знать, как пользоваться им (самому ему вполне хватало «Брауни Хауки»), поэтому он долгими томительными часами размышлял над инструкциями и книгами по фотографии; и то, что должно было стать удовольствием, превращалось в тяжкий труд.

Райли рос таким же ответственным в отношении к другим людям. Он любил своих сестер и всерьез воспринимал свою роль брата Мэгги и Сьюзан. Знал, когда нужно остановиться в поддразниваниях; на него всегда можно было рассчитывать в том, что касалось хранения секретов, любых секретов, особенно секретов Мэгги. С Билли он вел себя как мальчик и как ребенок, теплый и ласковый, который хочет лишний раз получить улыбку и нежный поцелуй перед сном. С бабушкой Агнес он держал себя вежливо и по-джентльменски, хотя чаще всего беседа ограничивалась кратким «да, мэм», «нет, мэм», «спасибо, мэм». Агнес была довольна.

Но с Моссом можно было оставаться целиком и полностью мальчишкой — шумным и живым, улюлюкающим, горланящим и буйным. С отцом он делился своими надеждами и мечтами, своими обидами, ранами и царапинами. Он никогда не плакал, это дитя Коулмэнов, потому что мужчины не плачут. Хотя девочкам, которые казались больше мамиными дочками, чем папиными, позволялось реветь и хныкать сколько угодно.

Райли старался не отдавать никому явного предпочтения, но Сьюзан была его любимой сестрой. Она не кричала, не вопила и не обзывала его. Была мягкой и деликатной, как мама, и играла красивую музыку на пианино. Сьюзан всегда поступала так, как ей говорили, и ее никогда не приходилось наказывать.

Мэгги, наоборот, росла строптивой и упрямой и находила столько способов нажить себе неприятности, что Райли не мог даже представить себе. Иногда по ночам он лежал в постели и пытался понять, почему Мэгги была такой. Случалось, он действительно верил, что она ненавидит его, ненавидит всех подряд. Она пила пиво в конюшне с ковбоями, а когда папа и дедушка уезжали в объезд или в город по делам, каталась на их машинах вокруг ранчо. У нее были ужасные друзья, которым только и нужно, чтобы она тратила деньги и крала вино, пиво и сигареты из дома. Райли всегда включал Мэгги в свои молитвы. Надо было рассказать про нее — он понимал, что должен сделать это, — но не рассказывал. Не мог. Однажды он застал Мэгги в новой конюшне, где стояла его лошадь. Мэгги лежала, зарывшись в сладко пахнущую солому, и плакала, мучительно и тяжело всхлипывая. Он никогда не видел, чтобы кто-то так плакал, и это его так потрясло, что он убежал. Мэгги было бы ужасно неприятно, если бы она узнала, что он видел ее, а ей и без того тяжко. Поэтому он не сказал ей об этом, и никому другому не рассказал. Он видел, как она водила парней на конюшню, но и об этом тоже никогда ничего не говорил. Улыбающиеся парни выходили крадучись, но Мэгги всегда выглядела сердитой и несчастной. Когда-нибудь он собирался все же поговорить с папой о сестре. Папа поймет, что делать. Папа знал все обо всем, так что горести девочки, переживающей возраст от тринадцати до четырнадцати лет, не поставят его в тупик. Кого угодно, только не папу…

Тита и Карлос были отправлены на пенсию с щедрым ежемесячным содержанием и тремя акрами доброй коулмэновской земли. Сет никогда не переставал удивляться, как вольно распоряжается Агнес его деньгами. Пожилую пару сменили миловидная девушка по имени Шарлотта и ее брат Мигель, с лицом, тронутым оспой. Они носили специальную форменную одежду, которую Агнес заказывала дюжинами. Обученные ею брат и сестра стали отличными слугами, и самым ценным их качеством, по мнению Агнес, было то, что они признавали и почитали ее положение в доме. Хозяйство в Санбридже работало, как хорошо смазанные часы. Все оставалось под присмотром.

Об Агнес Эймс можно было лишь сказать, что она красиво старилась благодаря отличным парикмахерам, дорогому гардеробу, еженедельному массажу, маникюру, педикюру, уходу за лицом, тщательной диете и гимнастике, которой тайно занималась в своей спальне. Небольшое путешествие на восток «навестить старых друзей» закончилось не в Филадельфии, а в Нью-Йорке, где ей сделали пластическую операцию, убрав подушечки под глазами и подтянув подбородок. И теперь, ближе к шестидесяти годам, при том, что выглядела она на пятьдесят, Агнес достигла именно такой жизни, какой хотела. Вот-вот она на второй срок займет престижный пост президента Кентерберийского клуба, а последние шесть лет еще и заседала в Совете директоров «Санбридж Энтерпрайзиз». Агнес обрела власть и правила железной дланью. Никто, даже Сет, не задавал ей вопросов. Агнес Эймс всегда улыбалась, прежде чем заснуть.