Лэниган Кэтрин
Волшебное очарование Монтаны
Хр-руп!
Стоя под слабой струйкой ледяной воды в душевой без дверей, которую дедушка построил шестьдесят пять лет тому назад, Моника Скай никак не ожидала услышать треск ломаемой ветки. Подобный звук означал лишь одно — опасность.
Тело будто пронзило током. Моника кинулась к дробовику, прицелилась и выстрелила в смутный силуэт неповоротливого зверя. Вой, очень похожий на человеческий вопль, прорезал воздух. Моника напрягла зрение, пытаясь разобрать, что за существо корчится на земле. При чувстве опасности ей не нужно было дневного света: по запаху, по звуку она сразу понимала, откуда исходит угроза. За двадцать лет жизни среди диких зверей Моника научилась стрелять быстро и без промаха. В мыльной пене, стекающей по стройной спине и ногам, она скрылась за высокой сосной, где оставила тонкое льняное полотенце, принадлежавшее ее бабушке Аделаиде, еще до того, как они с дедушкой осели в этих краях в конце 1920-х. Моника накинула его на себя. В критических ситуациях не до одежды.
Девушка бросилась в хижину за старым фонарем, с которым частенько преследовала лисиц, волков или диких горных кошек, то и дело нападавших на домашний скот, и приблизилась к стонущему существу, подстреленному ею.
— Проклятье! Ты что — задумала убить меня? — услышала Моника искаженный от боли мужской голос.
— Да. — Она подняла высоко над головой фонарь и бесцеремонно уставилась на мужчину.
— Почему? Я же ничего не сделал!
Моника подумала, что мужчина застонал громче прежнего не столько из-за физической боли, сколько желая подчеркнуть несправедливость учиненной над ним расправы.
— Нарушения права частной собственности уже достаточно…
-..чтобы приговорить к смерти? — прервал ее незнакомец. — Ты чокнутая?
— Кое-кто говорит, что да, — промолвила Моника, выразительно пожав плечами.
Не сводя с нее глаз, с искаженным от боли лицом, мужчина поднялся на ноги, стараясь не делать резких движений, поскольку ствол ружья был направлен ему в голову.
— Они правы! О, господи! — Он зажал ладонью бедро, из которого сочилась кровь. — Я заблудился, понятно?
— А по-моему, ты всего-навсего любитель подглядывать, — с угрозой в голосе возразила она. — Ты часто этим занимаешься?
— Никогда, — ответил мужчина, смахивая хвою с новеньких голубых, запятнанных кровью джинсов и свитера из кашемира и стараясь при этом не причинить себе боль. — Послушай, я не преступник и не хочу тебя обокрасть. Просто случайно увидел тебя обнаженной. Я не подглядывал, клянусь Богом!
Что-то в его голубых глазах, устремленных на ее плечи и грудь, подсказывало ей, что минуту назад мужчина занимался не чем иным, как именно подглядыванием.
— Лжец!
Моника вновь нацелила на незнакомца ружье. Он издал глубокий гортанный звук и наконец выпрямился во весь рост. В нем было более шести футов. Несмотря на широкие плечи, узкие бедра и плоский живот его мускулатура не была столь хорошо развита, как у местных горцев и фермеров. Насколько могла судить Моника, этот мужчина не обременял себя добросовестным фермерским трудом изо дня в день. На его мужественном лице выделялась крепкая челюсть, будто вытесанная из гранита. Голову украшали густые вьющиеся волосы цвета каштана. Глаза незнакомца были почти такого же глубокого синего оттенка, как фиолетовые кромки Биттеррутских гор. Темные, вразлет брови придавали лицу серьезное, решительное выражение.
Но искры гнева, которые метали его глаза, заставляли Монику держаться в отдалении. Столь же хищный взгляд она множество раз замечала у пум и рысей, а потому не доверяла ни единому слову незнакомца.
— Разворачивайся и ступай туда, откуда пришел, — велела она.
— С удовольствием, но я не знаю дороги. А кроме того, прошу заметить, что я истекаю кровью! взмолился мужчина. — Я был бы весьма признателен, если бы ты вызвала «скорую помощь». Надеюсь, это не очень обременительная просьба.
— Зачем?
— Мне нужен врач! Неужели не видишь? Или надо умереть, чтобы пробудить в тебе хоть крупицу сочувствия?
Она качнула стволом, демонстрируя готовность выстрелить.
— Ты пробудишь во мне сколько угодно сочувствия, как только исчезнешь с моих глаз.
Пошатываясь и изнывая от боли и гнева, мужчина неожиданно споткнулся и наступил на цветы, разбросанные по земле. На мгновение он удивился тому, что эта чокнутая находит время украшать лужайку перед домом собранными в лесу цветами.
— Ты всегда так агрессивно держишь оборону? спросил он. — На этой заброшенной ферме совершенно нечего взять.
— На ранчо, — поправила она, по-прежнему не сводя с него глаз.
— Прекрасно. Пусть на ранчо. Но как ни назови, рухлядь остается рухлядью. На твоем месте я бы все здесь разрушил и отстроил заново. — Мужчина со смешком оглядел бревенчатую хижину, бледно-красный выцветший сарай, водокачку с желобом, ветряную мельницу за сараем. — Держу пари, что это место не знало ремонта с…
-..с двадцать восьмого года, когда мой дедушка отстроил его. С тех пор здесь жили только бабушка и я.
— Да? И где же твоя бабушка? Может, она обладает большей чуткостью и вызовет врача для меня?
Моника указала ружьем на землю под ногами незнакомца:
— Она умерла. Ты стоишь на ее могиле. Чувствуя, как по спине побежали мурашки, мужчина убрал ногу с цветов.
— Прости. Я не знал.
— Похоже, ты многого не знаешь об этих краях.
— Согласен. Но я быстро обучаюсь.
— Поскольку ты вряд ли одолеешь и милю из-за раненой ноги…
— Раненой по твоей вине, — заметил с укором мужчина.
-..то мне придется подбросить тебя на машине.
— Ни в коем случае! Не желаю больше ни минуты оставаться с такой ненормальной, как ты, — усмехнулся он и добавил после того, как ему свело от боли ногу:
— Я сам вызову врача из собственного дома!
Моника помотала головой; мокрые длинные волосы разметались по плечам.
— Я знаю в этих горах каждое ранчо и каждую ферму. Никогда не видела тебя здесь раньше.
— Это потому, что я лишь недавно купил ферму у Харрисонов.
— Не может быть! — изумилась Моника. — Я бы знала. Их земля примыкает к моей.
— Именно это я и хотел тебе сообщить. Я всего лишь исследовал свои владения и случайно забрел на твой участок.
— Никто в городе не известил меня о твоем приезде, — усомнилась Моника, предостерегающе блеснув глазами.
— Когда ты была в Силвер-Спе в последний раз? спросил он, разглядывая тонкое, изъеденное молью полотенце, облепившее ее гибкое тело так, что отчетливо обрисовывались все округлости и даже родинки на коже. Казалось, будто он рассматривает обнаженную женщину сквозь дымчатую вуаль. Остин подумал, что эта красавица, похоже, не знает себе истинной цены. Если бы знала, то накупила бы изысканного белья, куда лучше той старой тряпки, что намотана вокруг ее тела.
