Оливия Уэдсли
Игра с огнем
В тот день, когда Сента впервые встретилась с Максимилианом Вандорненом, она полюбила его. Ей было восемнадцать лет, а ему — тридцать. Жизнь Парижа и Лондона сделала тридцатилетнего Вандорнена из Вены чуть веселей и утонченней, чем обычно бывают жители этой столицы. Испорченный жизнью и людьми, старший сын в семье и первоклассный спортсмен, он был богатым человеком, любящим хорошо пожить. Только несколько неглубоких морщин вокруг красивого рта светловолосого Макса указывали на присущую ему, глубоко скрытую, внутреннюю душевную жизнь, стоящую в явном противоречии с внешностью этого бонвивана. Жизнь бывала сильней его и нередко заставляла этого человека, живущего поверхностными интересами, задумываться и терять спокойное самообладание. Одной из таких неумолимых жизненных сил явилась застенчивая молодость и нежность облика Сенты, покорившие его.
В Рильте он оказался только проездом по пути в Киль. По дороге он решил: «Остановлюсь на несколько дней в Сальм-Хальтенбурге».
В Рильте в тихий, ясный летний день он впервые увидел Сенту Гордон. Одним быстрым, опытным взглядом охватив весь облик стройной молодой девушки в изящном белом платье, Макс, отвешивая ей низкий привычный поклон, подумал: «Вероятно, „видение“ из соседнего дома».
Его кузины принимали деятельное участие в пансионе для взрослых девушек, чей сад слева граничил с дворцовым парком.
Вандорнен пробормотал что-то о приятности пребывания в школе. Сента согласилась. Он продолжал вести с ней разговор так, как обычно разговаривают с такими молодыми девушками.
Сента играла в теннис. В первую же минуту, когда она увидела золотоволосого Вандорнена, она вложила в игру всю силу своей грации и ловкости.
От его похвалы она зарделась румянцем. У Вандорнена мелькнула мысль: «Какой изумительный цвет кожи». Он внимательней присмотрелся к ней.
Сента нагнулась, чтобы застегнуть пряжку белой туфли. Он заметил, какие у нее маленькие ноги и длинные, изящные кисти рук.
Макс начал играть в теннис, а Сента присела на теплой, мягкой траве, чтобы смотреть на него. Она подумала, что он должен быть очень сильным и необычайно выдержанным человеком. Сента увлеченно следила за игроками, как умеют это делать только в восемнадцать лет. Графиня Фернанда, небрежно откинувшись на соломенном шезлонге, нежно спросила ее:
— Дарлинг, вы очень задумчивы, или я ошибаюсь?
Лицо Сенты приняло выражение молодого существа, мысли которого разгаданы опытным умом взрослого друга.
— Ага! — рассмеялась Фернанда, — вы что-то от меня скрываете. А щечка какая! Ваш Джильберт назвал бы ее на своем образном языке алой, как заря.
Сента встретилась глазами с веселым взглядом темных глаз Фернанды, откинулась назад и спрятала свое разгоревшееся лицо в приятной прохладе ее мягких рук. Отвернув голову, Сента все более давала овладевать собой мысли о Максе Вандорнене.
Ночью, лежа в постели, она вспомнила прелесть мгновения их встречи.
Хотелось знать, что чувствует Вандорнен.
Мысли Макса в этот день были беспрерывно заняты письмом Лили Гельтер. Он так устал от нее! Рыцарская привычка вежливости запрещала ему дать ей понять это, перед его глазами возникали картины долгих и лучших лет его жизни, которая будет привязана к гневу это старой, полуистлевшей страсти.
Зачем вообще рождаются глупые женщины! Да еще с красивыми лицами! Красота должна быть спутницей ума, но в жизни этого почти никогда не бывает. Если у женщины лицо, которое заслуживает внимания, то этим почти ограничивается круг интереса к ней. Женщины, уверенные в своей красоте, чертовски соблазнительны.
Он хорошо играл в теннис, стараясь физическими упражнениями уклониться от мыслей, раздражавших его.
Но мысли продолжали преследовать его, когда он, бесцельно побродив, вернулся на чай к Фернанде. Они были большими друзьями. Иной раз любовно, но слегка саркастически, Макс ей удивлялся: она была красивой женщиной. Будь она дочерью бедных родителей, позволивших ей избрать карьеру артистки, она оказалась бы блестящей оперной примадонной. В возрасте восемнадцати лет у нее было страстное желание пойти на сцену. В тридцать пять лет только пение являлось зеркалом, в котором отражалась ее любовь к жизни. В ней было очарование опасной женщины, в которой сильно развита тоска по любви и преклонение перед ней, прошедшие мимо нее. Она была жертвой и остро ощущала это.
Когда Вандорнен, сидя в соломенном кресле с папиросой во рту, глядел на Фернанду и Сенту, у него создавалось впечатление, что графиня страшно нравится юной англичанке. Вдруг Сента обернулась, улыбнулась и покраснела. Максу это понравилось. Но ее большие глаза были серьезны.
— Вы смотрели на меня, не правда ли? У меня было странное ощущение электрического тока, какое бывает в… в таких случаях.
Фернанда, улыбнувшись, сказала:
— Подумай, Макс, какое чувствительное маленькое существо!
Она заговорила о телепатии и потом перешла на тему о спиритизме. Сента сидела, слушала их и чувствовала себя окруженной каким-то очарованием, созданным прелестью проведенных здесь минут.
С тех пор, как она приехала в Рильт год тому назад, она обожала графиню Фернанду. Пение графини приводило ее в восторг. Ее обожание теперь не уменьшилось, но изменилась его сущность, получив свой настоящий смысл. Сенте припоминались последние месяцы до этого дня, наполненные героической мелодией ее первого увлечения идеалом. Какой глупой бывала она, вероятно, и как терпеливо графиня Фернанда переносила ее немое преклонение.
Ясно и живо перед ее воображением предстал тот августовский день в прошлом году, когда она впервые разговаривала с Фернандой в буковом лесу.
Хрупкая, элегантно одетая, надушенная, с раскрытым зонтиком на плече, графиня улыбалась ей.
Она обратилась к Сенте на прекрасном английском языке:
— Вам нравятся наши леса? Больше чем Лондон? А я очень люблю Лондон.
Сента вспомнила, как ее душило волнение, как она из-за ужасной застенчивости не могла говорить… Волны благодарности за милое отношение к ней графини заливали ее сердце… Она взяла ее тогда с собой во дворец, в свою комнату. Уже совершенно освоившись, она еще помнила то впечатление, которое произвел на нее дворец, когда она впервые увидела его вблизи. Стены холла, выложенные изразцами, были покрыты деревянными щитами с изображением гербов, краски которых давно поблекли и стерлись. Каменная витая лестница вела в комнату графини, залитую солнцем, напоенную ароматом ландышей. Там они вместе пили кофе. Ей вспомнилось, как графиня пела, аккомпанируя себе, сказав при этом: «Знаете ли, я, к сожалению, скверно играю».
