Грация Верасани
Возьми меня, моя любовь
Я писала этот роман вместе с моим котом, который сидел рядом с компьютером: желтые глаза гипнотизировали монитор, бархатная сдержанность, серые лапы на мыши и клавиатуре. Его больше нет. Все, что я могу сделать теперь, — посвятить ему слова, которые, не отдавая себе в том отчета, кот прочел первым. Иппо, Ипполиту, обожаемому коту, с благодарностью за то, что скрашивал мою жизнь все эти девять лет…
Сердечное спасибо Джорджио и его «Фернандели», моей семье, Паоле и ее семье, которая в некотором смысле и моя вторая семья, людям, которым я желаю всего наилучшего, людям, с которыми я работаю, людям, которые приходят на мои чтения или выступления, и журналистам, которые рецензировали «Любовь и круглосуточный бар».
Захожу в квартиру и первым делом заглядываю в студию. Диван разложен, французская простыня в бело-розовую полоску свивается с пледом и оплетает его, словно побег плюща дерево. Эмилио за компьютером, весь стол завален папками. Слышны только мои шаги по коридору и бормотание закипающего чайника. На меня не обращают внимания.
Еще немного, и он выпьет чашку ромашкового чая, вытряхнет пепельницу, полную бычков, и расскажет пару сплетен, а потом устроится спать в моей студии, я же лягу в соседней комнате.
Так тянется третий день.
В пять утра, в понедельник, Саве позвонили, и раскатистое «Алло!» отозвалось во мне слезами. Он не спросил, ни кто это, ни почему его зовут, только сказал: «Сейчас приеду». И через полчаса был таков.
Сначала я ждала его на бархатном диване в гостиной, уставившись на композицию из сухих цветов над псевдоантичным комодом и нейлоновый абажур у телевизора, пытаясь зацепиться взглядом за реальность и начать здраво мыслить. Потом, прислонившись к кухонному шкафчику, смотрела в сад через окно на заброшенные служащими департамента благоустройства газонокосилку и поливальную установку. В мягком свете зари слезы отдавали горечью. Саве меня бросил. Вдох, выдох. Внутрь — хороший воздух, наружу — дурной. За садом тянется нескончаемая череда одинаковых домов, оштукатуренных красным, — поднятые жалюзи, ранние завтраки у соседей, шум бачков, фырканье и плеск воды из кранов.
Накинув его скомканную пижаму, на два размера больше моей, я выхожу из дома — ждать и надеяться на приход Эмилио. Со слипающимися глазами и головой, стянутой железным обручем боли, я пытаюсь разобраться, как мы до такого докатились? Всего три часа назад на выщербленной плитке общественного туалета в дискотеке Матисса я расстегивала молнию на штанах моложавого хипхопера. Кто это был? Я его совсем не знала. Стоя на коленях, я видела только очертания медленно оживающего вялого члена, грязную футболку, джинсы без пояса, которые соскальзывали с его бедер. Пенис был в сантиметре от моего рта, когда я оставила его в подвешенном состоянии, словно забуксовавший автомобиль на аттракционах, в момент неожиданного отключения электричества: «Извини», — бросила я и вышла на улицу.
Тихо скрипит дверь — и я чувствую, как рука Эмилио касается моей головы… Мы бредем к дому, Эмилио поддерживает меня, а я всю дорогу утираю слезы.
Вот уже три дня я плачу. Я плачу, а он на меня смотрит. Он рядом — и молчит. Я тоже молчу. Уже три дня никто не говорит ни слова. Эмилио понял, что с Саве покончено. Кому важны подробности? Он уважает мое молчание. Не пристает с расспросами. Ждет. Без постоянного: «Ну как ты?» Когда я снова начинаю рыдать, он не просит прекратить.
Всю неделю он приходит после полудня, хотя работает завскладом в Ди Борго Панигале и у него масса обязанностей. Вчера его девушка из Катании, Агата, спрашивала, встретятся ли они, когда она приедет в Болонью… Он вздохнул с чувством: «Ох, не знаю, там видно будет», — и умолк.
Мы курим и разглядываем друг друга.
Утром я выходила побродить, заглядывала в газетные киоски и магазины. Приходилось надевать солнечные очки. У киоска я на минуту сняла их, чтобы спросить «Реппублику», и расплакалась. Киоскер не обратил на это внимания. Мои слезы не нуждались в утешении. Они были естественными, как утренняя роса, и прекратились, как только я вновь надела очки.
В молочной лавке мне сказали, что жизнь — череда черных и белых дней; в прачечной — наоборот, что чистого белого или черного нет и жизнь состоит из всех оттенков серого. Зарядившись простыми мудростями смирения от случайных учителей стоицизма, я возвращалась домой успокоенной оттуда, где все равны.
Когда Эмилио работает у меня дома, мне хочется, чтобы он остался здесь навсегда. Вчера я расчистила пространство в платяном шкафу, освободила с десяток вешалок и пару выдвижных ящиков. Зачем платить за две квартиры? Потом я решила, что все бессмысленно и у нас ничего не получится.
Почти год мы навещаем друг друга, выбираемся куда-нибудь поужинать, в кино, на концерты. Вчера ночью мы распили бутылку ординарного пино и заснули прямо на ковре, целомудренно обнявшись, как два младенца под взглядом священника. Прежде чем задремать, он поправил прядь пепельных волос, что все время лезла на глаза, и взглянул с нежностью, которую три дня назад я бы встретила ворчанием: «Сукин ты сын!». Эмилио не любил Саве и никогда не считал его приятным человеком.
За какое время меняешь мнение о том, что считала недостатком? У Эмилио был только один — он хотел войти в мою жизнь. За пять лет знакомства я насчитала 78 таких попыток. Безумие на двоих — вот чем была история с Саве. Как говорит Фрейд, всякая мазохистка ищет садиста.
Глядя на Эмилио за компьютером, я думаю о том, что не смогу выносить его присутствие вечно, он лишь передышка в тревожном течении жизни, случайная улыбка Фортуны. Одно это — хороший повод для расставания. Эмилио тоже смотрит на меня. Спокойно. Без нервов, словно манекен — великолепный манекен. Но я знаю, что спокойствие — только видимость, что он прекрасно понял, почему я теряюсь перед укротителем и мечусь между кнутом и пряником. Мы оба видели тот фильм Тюффо «Сирена с Миссисипи». Совершенство героини Денев заставляло мужчин возвращаться к ней снова и снова, словно наркоманов в поисках дозы. И верить, что делают это ради любви.
Эмилио разглядывает меня серо-зелеными, все время чуть не в фокусе, глазами, а потом смотрит на часы.
— Уже полчаса не плачешь, — говорит он. — Я засек.
Я начинаю смеяться, и он вслед за мной.
