Хэт шаталась, причем самым натуральным образом. Она была настолько ошеломлена, что ей казалось – вот-вот упадет, хотя она и сидела. Согнется пополам и рухнет всем телом под стол. Хэт и сама не понимала, как все произошло. Случилась какая-то катастрофа, катаклизм, она его и не заметила, а это совсем плохо. Словно она не ждала всю свою жизнь какое-нибудь несчастье. Ждала ведь. То и дело озиралась, не подкрадывается ли неприятность. Прислушивалась, не постучат ли в дверь: тук-тук-тук – беда пришла! Если с Хэт случалось что-нибудь приятное, она наслаждалась с минуту или чуть больше. Но где-то в глубине ее души теплилась мысль: «За это мне придется заплатить».
Так что приятным событиям Хэт в общем не доверяла. Относилась к ним с подозрением, как к фокусам. Считала, что, если происходит что-то приятное, это, конечно, прекрасно, но потом придется отрабатывать. И дело не в том, что она притягивает к себе горе, вовсе нет. Человек она добрый, живой и цельный. Просто она и мысли не допускала, что с ней может произойти что-то приятное. С кем-то другим – да, но только не с ней. Конечно, в жизни бывает и хорошее, и плохое, но Хэт чувствовала себя лучше, когда с ней случались неприятности, как будто она дружила с ними и с нетерпением их ждала. Этой своей позицией Хэт дорожила – с ней было спокойнее. В этом вся Хэт.
Но ее житейского опыта, изобилующего самыми мрачными предчувствиями, оказалось в данном случае недостаточно. И вот она, Хэрриет Грант, известная всем (кроме родителей и сестры) как Хэт, тридцатитрехлетний флорист, ухаживающая за растениями в офисах, осталась за полтора месяца до свадьбы у разбитого корыта. Ее жених, Джеймс Маккензи, которого все звали Джимми Мэк, взял да и отменил свадьбу. За сорок два, черт бы их побрал, дня до величайшего события в ее жизни Джимми Мэк дал задний ход – бросил ее, покинул, дал отставку, такое вот веселенькое дельце. Но ей было не до веселья.
У Хэт голова шла кругом, и ничего она с ней не могла поделать. Мелькали самые разные мысли, да так быстро, что будь у ее головы шотландская юбка, получился бы отличный шотландский танец. Хэт словно прилипла к стулу. На пол она уже не падала: падение больше не входило в программу ее действий, и ей вдруг показалось, что она лишилась ног. Она с ужасом поняла, что ниже пояса ее тело парализовано. Тут же мелькнула мысль, что Джимми Мэк вернется к ней из сострадания, узнав, что она стала инвалидом, но Хэт тотчас выбросила эту мысль вон, сообразив, что из-за паралича не сможет ездить с ним на мотоцикле, а Джимми Мэк от своего мотоцикла был без ума.
Очень похоже на Хэт: даже в критическую минуту она сохраняла ясность мысли. Во всяком случае, так ей казалось, хотя подруги считали ее неврастеничкой. Она была из тех людей, кто не покинет объятый пламенем дом, пока не убедится, что задняя дверь заперта, – и дело тут не в ее практичности, а в том, что она любила проверить все два, три, четыре раза. Эта особенность характера прекрасно дополняла ее ожидание неприятностей и, по мнению Хэт, означала, что она всегда готова к худшему. Так было до сегодняшнего дня.
Хэт вновь прокрутила в уме самый кошмарный момент в своей жизни, означавший для нее конец света.
– Что-что? – пробормотала Хэт и пролила кофе на столик с полинявшей красной столешницей, за которым они сидели с Джимми Мэком.
И тут же с неудовольствием поняла, что зря это сделала.
– Бог мой, Хэт, только не усложняй ты все, и без того сложностей хватает. Просто… я… я не могу…
Джимми глянул в свою чашку, к которой так и не прикоснулся, и пожал плечами с видом человека, от которого ничего не зависит. Когда-то Хэт этот его жест очень нравился.
– Чего не можешь? – переспросила Хэт, прекрасно понимая, чего он не может.
– Хэт, прошу тебя, выслушай меня. Наверное, все это очень важно, но мне ничего этого не хочется. Если мы сейчас все приостановим… возможно, тогда… э-э-э… не будет так страшно, а?
– Но мы уже разослали приглашения и на многие из них получили согласие! У меня платье почти готово! Да ведь у мамы все сосуды лопнут! А как же цветы, еда, выпивка, все остальное, черт возьми, зал, за все уже заплачено! Бог мой, да еще и медовый месяц, – простонала Хэт. Она знала, что заплачено было далеко не за все, но не в этом дело.
– Ну да, за многое мы внесли аванс, но не всю сумму, правда? Мы… э-э-э… ты ведь и не собиралась оплачивать счета в самый последний момент, – запинаясь, проговорил Джимми Мэк.
– Какой там последний момент! До него еще полтора месяца! Не думаю, что нам вернут аванс, если мы откажемся перед самой… перед самой… нашей…
Хэт не в силах была произнести слово «свадьба». Она не могла поверить, что Джимми Мэк устроил ей такой сюрприз, и вот теперь они сидят и прикидывают, сколько вложили денег и сколько из них удастся вернуть. Все равно что обсуждать, как лучше расставить шезлонги на палубе «Титаника».
– Но ведь это лучше, чем потерять все деньги, как ты считаешь? – бодрым голосом проговорил Джимми Мэк с кривой ухмылкой, которая должна была означать: «Не так уж все и плохо». Когда Хэт увидела эту ухмылку, ей захотелось взять из сахарницы чайную ложку и выдавить ему глаза.
– Да плевать мне на деньги! Но почему? Почему ты не… – Слово застряло у нее в горле, и ей пришлось сделать усилие. – …Почему ты передумал на мне жениться? Что произошло?
Хэт понимала, что ведет себя глупо, но случившееся и без того было глупостью.
Джимми Мэк и Хэт сидели в кафе за углом церкви, в которой должна была состояться их свадьба, но не в одном из тех современных баров, где кофе с молоком и булочками с тертой морковкой кажутся вкуснее только потому, что эту «сдобу» привезли якобы из Америки, а в унылом старомодном заведении, украшенном запылившимися пластмассовыми фруктами и потускневшими видами Неаполитанского залива на стенах. Хозяева, мрачные супруги-итальянцы, ненавидели англичан за то, что те не видят разницы между лингвинами[1] и спагетти. Хэт и Джимми Мэк приехали заблаговременно, чтобы встретиться с новым священником. Вполне в духе Хэт: она настояла на том, чтобы приехать пораньше и произвести тем самым благоприятное впечатление. Новым священником оказалась женщина. «Очень мило и вполне в духе времени», – неубедительно произнесла, узнав об этом, мать Хэт. Она звонила по телефону из Канады, где последние десять лет жила вместе с отцом Хэт. Они разрывались между Канадой и Джерси[2] – идеальным местом для того, чтобы поселиться там на пенсии. По мнению Хэт, ее родители выбрали Канаду исключительно потому, что занудных стариков там больше, чем даже в Джерси.
