Переводчик: Юлия Г.
Редактор: Марина П.
Вычитка и оформление: Виктория К.
Обложка: Виктория К.
ЗЕТ
Шум моря.
Одно из самых ранних моих воспоминаний: шум моря и поедание мороженого. Набережная океана — не помню, на каком пляже — и ощущение солнца, обжигающе горячего, согревающего мою макушку.
Мне снится пляж. В отличие от большинства людей, мне не снятся разнообразные сны. Только два. Мне снится либо тот солнечный день на калифорнийском побережье, когда мне было четыре года, или… нет.
Другой сон.
К счастью, сегодня меня посетило меньшее из двух зол.
— Иди сюда, детка. Ты весь измазался.
Нежный смех. Запах свежих цветов и мыла, длинные пальцы моей матери складывают салфетку, чтобы вытереть меня. Яркий солнечный свет скрыл ее лицо. Последние двадцать пять лет она была сладко пахнущим призраком, одетая в цветастое платье, и за все это время я ни разу не видел ее лица. Или, по крайней мере, не видел его раньше.
— Где папочка? Может, пойдем и найдем его? Мне уже пора идти на работу, детка.
Мама берет меня за руку и ведет по дощатому настилу — звуки аттракционов, игровые автоматы, звон монет и запах конфет. Эти объединенные образы и звуки создали физическое место, существующее внутри меня.
Я щурюсь от ярких солнечных лучей. Ем мороженое. Держу маму за руку и иду с ней по пирсу. В конце пирса нас ждет мужчина — мой отец. Он одет в выцветшие синие джинсы и футболку без рукавов; темные волосы развеваются на ветру. Папа поворачивается к нам и машет рукой, но почему-то не улыбается.
— Вот он, детка. Хочешь потусоваться с папой часок, пока я быстренько схожу на работу? — Мама отпускает руку и наклоняется, чтобы поправить мою футболку с принтом «Опасный мышонок». — Я ненадолго, милый, обещаю.
Солнечный свет отражается от светлых кудрей, обрамляющих ее лицо. Теперь я мог бы ее как следует разглядеть, но не могу.
Теперь я с отцом. От него пахнет океаном — вот где он был: спускался к воде, чтобы поплавать. Мы идем, не держась за руки. Он не жалуется, что я липкий от растаявшего мороженого. Мы посещаем аттракционы и аркадные игры, отец поднимает меня на плечи, чтобы я мог видеть все поверх толпы.
Он говорит, что ему нужно отлучиться на минутку. Я жду около автомата с предсказаниями, завязывая узелки на завязках своих флуоресцентно-розовых шорт (это были восьмидесятые годы), наблюдая, как группы людей, проходящих мимо, становятся все меньше и меньше.
Становится темно.
Мне страшно.
Подходит мужчина и спрашивает, где мои родители, но затем, через его плечо я вижу маму и говорю, что у меня все хорошо. Иду к ней на встречу. Она стоит ко мне спиной, высокий незнакомый мужчина, держит ее за руку. Она тихо плачет, похоже, что мужчина щиплет ей кожу. Ее ноги подкашиваются, и одна из туфель наполовину слетает с ноги, незнакомец крепко держит ее. И снова вздергивает маму.
— Это последний раз. В последний гр*баный раз ты отказываешь мне, с*ка! — рявкает он.
Мама плачет, плачет и плачет. Она замечает меня — протягивает руку, жестом велит мне держаться подальше, ее ладонь покрыта кровью.
— Мой сын. Мой сын. Пожалуйста, только не перед…
Незнакомец бьет маму по лицу, и ее плач резко обрывается. Я начинаю плакать. Плачу за нас обоих. Почему этот человек причиняет ей боль? Где мой отец? Я ищу его глазами, но вокруг никого нет. Все разошлись по домам после дня, проведенного на пляже.
— Тебе не следовало брать его с собой, — говорит незнакомец, возвышаясь над мамой. — Если ты не хотела, чтобы он увидел твое истинное лицо, тебе не следовало брать его с собой. А теперь встань как следует и, бл*дь, поцелуй меня.
Даже в четыре года я знал плохие слова. Бл*дь — очень плохое слово, и моя мама не должна целоваться с мужчинами, если это не мой папа. Так нельзя. Мама качает головой. Она лезет в карман цветастого платья — разорванного на бедре — и протягивает незнакомцу пачку смятых банкнот.
— Мы не будем этим заниматься. Вот, возьми. Забери их обратно. Я хочу уйти.
Мужчина хватает маму обеими руками и трясет. Сильно трясет ее.
— Я хочу то, за что заплатил. И я хочу гр*баный поцелуй. Сейчас.
— Нет. Простите, я…
Он снова сильно бьет ее, на этот раз тыльной стороной ладони. Мама отшатывается назад, прижимая руку к щеке. Ее туфля полностью слетает с ноги; я поднимаю ее и прижимаю к груди, наблюдая, как мужчина снова притягивает маму к себе.
— Ты хочешь еще? — спрашивает разозленный мужчина. Мама качает головой, беззвучно плача. — Отлично. Тогда делай, что тебе, бл*дь, говорят.
Он снова хватает ее, но на этот раз обхватывает ладонями ее грудь и сжимает. Другой рукой обхватывает шею мамы сзади и тянет вперед. Их губы соприкасаются, и незнакомец целует маму. Мой папа целует ее совсем не так. Этот человек груб и жесток; он кусает губу мамы, затем засовывает свой язык ей в рот. Я вижу, что она пытается оттолкнуть его. Вижу, что она не хочет, чтобы он это делал, но мужчина продолжает открывать ее рот своим и кусать губы.
— Ей это не нравится, — говорю я, но мужчина не обращает внимания. Я говорю громче. — Ей это не нравится!
Мужчина перестает целовать маму и бьет ее по лицу с такой силой, что она падает на землю. Спешу к ней, все еще держа туфлю, наклоняюсь, не зная, что делать. Мне четыре года, уже темно, и я не знаю, что делать.
Мама смотрит на меня снизу вверх, и в этот момент ее лицо становится четким. Сейчас, из-за отчаяния, ее черты превратились в маску ужаса. На кончиках ее ресниц блестят маленькие капельки воды, щека рассечена. Она выглядит так, словно ей больно, но все равно пытается улыбнуться мне.
— Все хорошо, детка. Все хорошо. Мама в порядке.
Ее разбитые губы раздвигаются, и она одаривает меня широкой улыбкой, но все, что я вижу, — это кровь. Кровь, сочащаяся из ее разбитой верхней губы. Ярко-алая кровь, окрашивающая ее белые зубы в красное.
Незнакомец шагает вперед, уперев руки в бока, и я делаю первое, что приходит на ум; поворачиваюсь становлюсь между мамой и мужчиной. Думаю, он ударит меня; мужчина выглядит злее, чем раньше, но тот плюет на голые ноги мамы.
— Ты еб*ная шлюха. Я говорю тебе, чего хочу, плачу тебе, и ты, бл*дь, делаешь это. Вот как это происходит. Тебе лучше знать это в следующий раз. А теперь убирайся отсюда, пока я не тр*хнул тебя на глазах твоего маленького ублюдка.
Мама вскакивает, часто и тяжело дыша; она хватает меня и поднимает на руки, затем убегает от мужчины, плача в мои волосы.
— Прости меня, детка. Прости меня, детка. Мне очень, очень жаль.
Она повторяет это снова и снова, прерывисто дыша. Я сжимаю мамину туфлю, слушая неравномерный шлепок босой ноги по набережной, когда она убегает, и смотрю, как злой мужчина наблюдает, как мы уходим.
Мама несет меня на стоянку, в машине нас ждет папа. Она ставит меня на землю и забирает у меня свою туфлю. Заправляет волосы за уши, вытирает слезы со щек, не переставая плакать.
— Ну вот. Теперь мы в порядке, Зет, — говорит она мне.
Ее руки дрожат, когда открывает заднюю дверцу машины и сажает меня на сиденье. Она закрывает дверь и на мгновение замирает, закрывает глаза, и прижимает пальцы ко лбу. Затем садится в машину, и я слышу, как у папы перехватывает дыхание. Он ничего не говорит, мама тоже молчит. Она все еще плачет. И он тоже.
Как и в большинство ночей, сон начинается сначала. Солнце печет голову. Мороженое. Мы с отцом играем в скибол (прим. пер.: Скибол — очень популярная в прошлом игра. Правила игры напоминают некую смесь боулинга с пинболом: игрок должен бросать (или катить) игровые шары так, чтобы они попадали в лунки. Лунок много, и каждая «стоит» определенное количество баллов. Выигрывает тот, кто набирает максимальное количество очков за определенное число бросков). Тьма. Маму избивают. Солнце печет голову. Мороженое. Мы с отцом играем в скибол. Тьма. Маму избивают. Солнце печет голову. Мороженое. Мы с отцом играем в скибол. Тьма. Маму избивают.
