Смотри, но не трогай - Татьяна Никандрова

Тимур

– Отец, ты звал? – просовываю голову в дверь кабинета.

– Да, войди, – кивает сухо.

Медленно двигаюсь к креслу для посетителей, которое находится с противоположной стороны его массивного дубового стола. Намеренно шаркаю ногами об пол. Знаю, что старика это бесит. Поэтому я получаю поистине садистское удовольствие.

– Смотрю, очередную картинку прикупил? – бросаю небрежно, разглядывая новое «произведение искусства», висящее за его спиной.

– Эта, как ты выразился, картинка стоит дороже, чем твой глянцевый автопарк, – пригвождает холодным взором. – А вообще да, прикупил. Нравится?

– Не-а, – отвечаю нагло, гоняя во рту жвачку. – Как по мне, мазня мазней.

На самом деле картина и правда ничего. Навевает весеннее настроение. Но я лучше удавлюсь, чем признаюсь в этом отцу.

– Ничего другого я от тебя и не ждал, – в его голосе нет никаких эмоций. Он сухой и безжизненный. Словно опавшая листва.

– Ну так чего звал-то? По делу или по сыну соскучился? – не могу удержаться от сарказма.

– У меня к тебе важный разговор, – не реагируя на мой выпад, цедит отец. – Поэтому желательно, чтобы ты был серьезен.

– А я что, несерьезен? – наигранно удивляюсь.

– Тимур! – рявкает он. – Возьми себя в руки и сосредоточься.

Демонстративно закатываю глаза, но от ответного комментария воздерживаюсь.

– И вынь изо рта чертову жвачку. А то как корова на лугу.

Стискиваю зубы, буравя отца неприязненным взглядом. Чавкать перестаю, однако резинку изо рта не вынимаю.

– В общем, я хотел тебе сообщить, что женюсь, – помолчав, огорошивает он.

Воцаряется пауза. Прямо немая сцена. Гоголь, мать его. «Ревизор».

Отец смотрит на меня в напряженном ожидании, а я хватаю ртом стремительно исчезающий воздух.

– Че-го?! – на выдохе переспрашиваю я, решив, что ослышался.

– Я женюсь, – повторяет мрачно. – На Елизавете Ивановне Грановской. Ты ее видел.

Да, черта с два, я видел эту бабу. У нее на лице написано «охотница за миллионами». Последние два месяца отец таскался с ней на все более-менее важные общественные мероприятия. Я знал, что он ее потрахивает, но не придавал этому особого значения. В конце концов, это его выбор и его жизнь.

Но свадьба?! Это зашквар. Батя окончательно из ума выжил!

– А ты не староват для таких дел? – фыркаю.

У меня привычка – прятать боль за едкой иронией.

– Есть выражение «любви все возрасты покорны», – невозмутимо отвечает он.

– Любви?! – вскидываюсь на кресле как ошпаренный. – Ты сам-то себя слышишь?! Могила матери еще травой не поросла, а ты уже о какой-то любви лечишь!

Я злюсь. На себя – за то, что потерял самообладание. На отца – за то, что у него такая ублюдочная натура. Всю свою жизнь он шел по головам и сейчас не останавливается. Вижу цель, не вижу препятствий – это прям про моего папашу.

Не зря же он один из богатейших людей страны. И, наверное, самый бесчувственный из них.

– Тимур, послушай, – он не повышает голос, но я отчетливо слышу скрежет металла, – маму уже не вернешь. Поэтому нам обоим нужно постараться жить дальше.

– Ну у тебя это прекрасно получается, – из меня буквально сочится яд, потому что я сам им переполнен. – Сейчас обзаведешься новой женушкой, поселишь ее в своем доме и забудешь, что когда-то здесь жила мама. Выветришь все воспоминания о ней. Да, пап? Так это будет? – вскакиваю на ноги и, слегка наклонившись, упираюсь ладонями в край его стола. – А, может быть, ты уже забыл? Ты забыл ее, пап?!

– Я не забыл, – чеканит, глядя куда-то мимо меня. – И никогда не забуду.

В целом старик спокоен, но напряженные желваки выдают его раздражение.

– Ты помнишь, какого цвета были ее глаза?! – наседаю я, повышая голос. – Не перед смертью, а когда она была еще здорова. Помнишь?!

Отец медленно переводит на меня тяжелый, но пустой взгляд. В нем нет ничего: ни тепла, ни нежности. Лишь ледяное, царапающее безразличие. Смотрю в холодные черные глаза, и до меня постепенно доходит, что все это время отец был равнодушен к моей матери. Так же, как теперь равнодушен ко мне.

– Ты ведешь себя как ребенок. Капризный и импульсивный, – он вновь включает строгого родителя. – Пора бы тебе уже наконец…

– Они были карими, – не даю ему договорить. – Мамины глаза были светло-карими. Прямо как тот бренди за пол-ляма, который ты так любишь. Уж его-то цвет ты бы наверняка никогда не забыл.

Вена на лбу отца угрожающе вздувается, но мне, вопреки обыкновению, не страшно. Я вообще ничего не чувствую. Даже подпитывающая меня ярость куда-то пропала.

В душе зияет огромная черная дыра, которая с момента смерти мамы так и не затянулась. Конечно, время от времени я забываю о боли. Забиваю голову чем-то быстрым и легким. Но, стоит представить ее теплые осенние глаза или даже просто оказаться в одиночестве, как искромсанное, изъеденное тоской нутро снова начинает кровоточить.

Долбаные воспоминания… Если честно, в такие моменты я даже завидую отцу. Ведь, когда не любишь, отпускать гораздо легче.

Старик не спешит с ответом, да и я не вижу смысла продолжать этот никчемный разговор. Разворачиваюсь на пятках и покидаю его кабинет.

Не забыв при этом громко хлопнуть дверью.

Тимур

Три месяца спустя.

Лениво выпускаю изо рта кальянные кольца, вполуха слушая, как Веник заливает о своих любовных похождениях. Якобы развел на интим сразу двух девиц. Я в этом, конечно, очень сильно сомневаюсь, но спорить не пытаюсь. Пускай болтает, что хочет. Главное, что его треп действительно забавляет. А остальное в общем-то неважно.

– А я им говорю: «Девчонки, я один, а вас двое. Как будем решать эту сложную арифметическую задачу?»

Парни одобрительно гогочут. Что-что, а завладевать вниманием публики Веник умеет мастерски. Жаль только, что большинство его веселых историй -фейк.

Перевожу взгляд на танцпол, расположенный под нами, и без особого интереса наблюдаю за резвящейся толпой. Мы с пацанами арендовали застекленную вип-зону, поэтому у нас есть возможность перетереть и выпить в условиях