Игры мажоров. "Сотый" лицей
Глава 1
Никита
— В тему твои родители решили в Австралии почилиться, — Анвар разваливается на пассажирском сиденье нового «Лэнд Ровер Дискавери» и с завистью проводит рукой по торпеде. — Красавчик!
Красавчик, правда. Две недели как из салона.
— Не боишься? Твоего отца инфаркт схватит, если он узнает, что ты его новьё взял, — беспокойно ерзает Мамаев.
— Не узнает, — поворачиваю ключ и кайфую от того как тихо урчит двигатель, — он вечером звонил из Мельбурна. Спать собирался, у них почти двенадцать ночи было. Я только с тренировки пришел.
— С Австралией разница во времени семь часов? — уточняет друг. Киваю. Он морщит лоб. — Значит там пять утра.
Да. А у нас десять вечера, как раз начинается самый движ. Мы с Анваром едем в «Кактус», там очередная тусня. У Дыма сегодня день рождения.
— А охрана не спалит? — не унимается Мамаев. — Чего ты свой «Форд» не взял?
Выруливаю со двора, и меня прет как плавно у «Дискавери» вращается руль.
— В «Кактус» на «Форде»? Это днище, Анвар! — пренебрежительно щурюсь. На приборной панели загорается предупреждающий индикатор, звучит прерывистый сигнал. Киваю в сторону зудящей панели: — Пристегнись!
— Нормальная тачка как по мне, — не соглашается Мамаев, защелкивая ремень безопасности.
— Четыре года машине, Анвар, это ископаемое, а не автомобиль. Отец хочет его мне отдать, когда я получу права.
— А ты?
— А я надеюсь, что он все-таки купит себе новый «Кайен» и отдаст мне Красавчика, — лениво рулю одной рукой. Реально, он сам едет, я почти не прикладываю усилий.
— Думаешь купит?
— Отец считает, машина должна быть новой и дорогой. Я тоже так считаю. Это у нас общее. Три года тачке — уже ископаемое.
— Мне б такое ископаемое, — друг откидывается на спинку сиденья. — Мне до совершеннолетия светит максимум гироскутер.
У Анвара двое старших братьев, один младший и еще младшая сестра. С таким строгим отцом как у них Мамаеву до совершеннолетия точно ничего не светит.
— Меня мать прикрывает, она считает, что Топольские не должны ездить на дровах. Так что, можно сказать, я наполовину под родительским благословением, — небрежно бросаю, и Анвар понимающе хмыкает.
С Мамаевым мы знакомы с первого дня, как пришли в лицей. «Сотый», самый крутой в городе. Как бы Анвар ни жаловался, у Мамаевых нормальная семья, в отличие от нашей.
У нас каждый сам по себе. Мать еле упросила отца взять ее с собой в Мельбурн, и он сделал это через силу.
В «Кактус» едем в объезд — без прав лучше не попадаться на глаза патрульной полиции. Опаздываем. Разговор с отцом занял время, и по закону подлости попадаем в нехилую пробку.
— Надо было рискнуть и ехать через центр, — Анвар высовывается в окно и присвистывает. — Там авария, Ник, пробка не рассосется, пока полиция не приедет.
Переглядываемся. Ничего не отвечаю и въезжаю на бордюр. Как раз осталось дождаться патрульных, чтобы меня поимели по полной.
Выруливаю с проспекта и смотрю на навигатор. Дворами до ночного клуба, где Дым отмечает день рождения, вдвое короче. Надо только не гнать, чтобы в темноте не собрать всех «лежачих полицейских».
— Тормози, Ник! — кричит Анвар.
Я уже сам вижу нахохлившегося котяру, которого выхватывают из темноты ксеноновые лучи «Дискавери».
Черный, гаденыш, поэтому поздно его заметил. Вдавливаю педаль тормоза в пол чуть ли не двумя ногами.
Я успел, ну успел же? Но откуда-то справа выныривает дрыщ в толстовке с капюшоном, и раздается глухой стук об капот.
Толчок, пацана бросает вперед. Он падает на четвереньки и неловко валится на бок. Ну все, приехали на тусу…
Анвар рядом глухо ругается, сползая по спинке сиденья.
— Что за чел? — говорю равнодушно, а у самого спина покрывается потом. Я правда человека сбил?
— Сдавай назад и крути влево, Ник, отваливаем! — вытирает мокрый лоб Анвар.
На автомате выворачиваю руль, сам смотрю не вперед, а направо, мимо Мамаева. А потом в зеркало заднего вида.
— Ник, шевелись быстрее, — Анвар не догоняет, почему я торможу.
Не в смысле педалью, в смысле мозгами. А я торможу. Потому что вижу, как сбитый мною парень садится на подвернутую ногу, и у него сползает капюшон.
Волосы рассыпаются по плечам. Длинные, волнистые. Красивые…
У нее. Это она, а не он.
Я это сказал или подумал?
— Ауч, какая девочка! — выглядывает из окна Анвар. Значит, подумал.
Девушка сидит, не шевелится, и меня бросает в холодный пот. Может, у нее болевой шок? Анвар рядом дергается, а я продохнуть не могу. Будто я там сижу на асфальте на согнутой ноге.
— Тебя родители убьют, и меня заодно, — Мамаев бесится, но я его осаживаю.
— Заткнись, Анвар.
Рывком открываю дверцу и выпрыгиваю из машины.
— Куда ты, она же тебя узнает потом, и номер машины запомнит… Дебил! — Не успокаивается Мамаев, но я его не слушаю.
Подхожу к девушке, опускаюсь рядом на корточки. С освещением во дворе явный напряг, приходится подсвечивать фонариком с телефона.
— Ты как? — спрашиваю и не узнаю свой голос. Сиплый, будто прокуренный. Прокашливаюсь и повторяю: — Эй, малышка, ты цела?
Она поднимает голову, и я отшатываюсь, шокированный. У нее большие, темные как расплавленный шоколад, глаза. Не глаза, глазищи. На пол-лица точно.
Только смотрит она не на меня, а будто сквозь, будто я прозрачный. Даже оборачиваюсь назад — может, и правда запоминает номер машины? Так темно же, и «Дискавери» на приличном расстоянии. Разве что она хорошо видит в темноте.
Конечно, отец меня не убьет. Поорет, снова обнулит карту, но ненадолго. И все же, не хочется лишний раз подставляться. Ни прав, ни доверенности на машину, у меня, естественно, нет.
Разглядываю сидящую передо мной девушку. Я думал, она старше, а она может, даже младше нас с Анваром. Это меня одежда с толку сбила, болтается на ней, как на вешалке.
— Очки, — говорит, и я залипаю на том, как она быстро облизывает верхнюю губу, — я потеряла очки. И не говорите на меня «малышка». Пожалуйста…
— Хорошо, не буду, — отвечаю подозрительно покладисто, и тут меня осеняет: — Ты что, меня не видишь?
Она протягивает руку, и я замечаю, какие у нее длинные пальцы. Тонкие, особенно по сравнению с рукавом толстовки. Зачем она надела этот мешок?
Трогает щеку, подбородок. Меня же будто оголенным проводом торкает, простреливает насквозь. Перехватываю ее руку, а она вдруг улыбается.
— Вижу. Просто нечетко. У меня близорукость, а очки слетели, когда меня те уроды ударили.
— Так ты их не рассмотрела? — доходит, что девчонка приняла меня за участливого прохожего. И не подозревает, что я и есть один из «уродов».
Озираюсь по сторонам, и хоть удар был небольшой, нахожу очки метрах в трех. Да, неслабо они слетели…
Рассматриваю и офигеваю — вот это линзы! Толщиной, наверное, с мой мизинец. Одно стекло безнадежно испорчено паутиной трещин. Второе почти целое, только несколько крупных сколов посередине.
Протягиваю очки, девушка берет их и снова начинает озираться.
— Котенок… Вы не заметили случайно, здесь где-то был котенок.
— Слушай, — говорю убедительно, — с ним все хорошо, он убежал. Я видел.
Вру, конечно, нафига он мне сдался, этот котяра. Она не торопится надеть очки, аккуратно протирает их краем толстовки.
— Ты где живешь?
— Во второй «башне», хотела по дворам срезать, — она морщится. Видно, что больно.
Башнями называют жилой комплекс из трех высоток. Зачетные там квартиры, двухуровневые. Я просил отца туда меня отселить, но он уперся, что только после восемнадцати.
Наверное, правильно было бы помочь ей встать, довезти до дома. Но Мамаев уже в который раз машет из машины, и это почему-то раздражает. Достал…
— Ладно, раз с тобой все хорошо, я пойду, — встаю, хоть ехать к Дыму в клуб уже не хочется.
