Галина Куликова
Уволить секретаршу!
© Куликова Г.М., 2014
© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2014
Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.
© Электронная версия книги подготовлена компанией ЛитРес ( www.litres.ru)
* * *
– Что-то Верочки долго нет, – сказал Глеб Васильевич солнечным голосом. – Пойду погляжу, может, ей помочь надо. А ты сиди, Симочка, сиди. Лакомься.
Глеб Васильевич был пожилым человеком с вытертым временем лицом, на котором уже проступили ржавые крапины. Он поднялся из-за стола и, мелко перебирая ногами, потрусил вон из комнаты.
Оставшись одна, Серафима сосредоточилась на конфетах, которые лежали в глубоких гнездах, круглые, обсыпанные хрустящей крошкой, словно яйца сказочной шоколадной птицы. Тетя Вера сказала, что конфеты привезли аж из самой Австрии. У каждой была своя начинка, и всякий раз, раскусывая сладкий, тающий на губах шар, Серафима ожидала чего-нибудь необычного. Как будто ей было не двадцать четыре года, а всего четыре.
Прикончив пятую по счету конфету, она заглянула в фарфоровый чайник, но увидела на дне лишь густую, похожую на ил, заварку. По ее мнению, туда следовало долить кипяточку. Девушка взяла чайник и двинулась на кухню. Дверь оказалась закрыта, хотя и неплотно. За ней говорили страшным шепотом, который Серафиму как-то сразу насторожил. Именно таким страшным шепотом люди выдают правду, которую хотят скрыть от посторонних ушей. Гостья остановилась и прислушалась.
– Она единственная из всех наших знакомых с удовольствием рассматривает альбомы с фотографиями – шипела тетя Вера. – Рассматривает часами. Это невыносимо!
Серафима сразу поняла, что говорят о ней. Она представила тетку, полную и свежую, с выпуклыми глазами, которые жадно следят за всем, что происходит вокруг.
– Ну, это и понятно, Веруся, – отвечал Глеб Васильевич примирительным тоном. – После смерти Зои мы остались ее единственными родственниками.
– Как же, родственники! Седьмая вода на киселе. Если бы она не явилась с запиской от умирающей, мы бы ее и на порог не пустили. Как нас эта записка напугала… Надо было сразу дать этой дурехе понять, что ей тут не рады.
Кровь бросилась Серафиме в лицо. Она прикусила губу, заставив себя остаться на месте и слушать дальше.
– Верочка, не такая уж она и обуза.
– Да что ты говоришь?! Она является каждые выходные, словно мне больше делать нечего, как угощения на стол метать. А потом сидеть с ней и слушать ее щебет. Не выношу, когда со мной щебечут, будто я клест какой-нибудь!
– Какой же ты клест, Верочка?
– Перестань разговаривать со мной, как с дурой! Вот иди и сам развлекай эту девчонку, раз она тебе так нравится!
– Но она мне совсем не нравится, – все тем же мягким голосом признался Глеб Васильевич. – Я ее едва выношу.
– Да? – нервически переспросила тетя Вера.
– Да, – печально ответил ее муж. – Она все время улыбается, и это меня бесит. Такая отвратительная, ни на чем не основанная жизнерадостность.
За дверью Серафима раздувала ноздри от гнева и даже начала пыхтеть. Да как же они могут?! Она ведь им не чужая!
– Надо ее выгнать. Раз и навсегда положить этому конец. Подумаешь, у нее больше нет родственников! А у нас – есть. У нас есть много замечательных родственников, которые по выходным сидят дома и не ездят сюда для того, чтобы проедать мне мозги рассказами о своей убогой жизни.
Серафима уже шагнула было вперед, намереваясь распахнуть дверь и заявить, что она все слышала, но в последнюю минуту передумала. Господи, зачем? Эти люди оказались такими жалкими, что с ними не стоило даже выяснять отношения. Они не хотят ее видеть?! Ну и пусть. Она тоже не хочет их видеть!
Переполненная гневом, Серафима развернулась и бросилась к выходу. Слова, выскакивавшие из кухни, догоняли и цапали ее, словно уродливые ракообразные. Вероятно, тетя Вера слишком долго сдерживала свою неприязнь. Запертая внутри, облучаемая раздражением, эта неприязнь мутировала, превратившись в животную ненависть.
– Меня тошнит от этой ее улыбки во весь рот. Кроме зубов, бог ничего не дал, вот потому она только и делает, что улыбается и ест…
Серафима с такой силой вцепилась в чайник, что он мертво хрустнул, оставив в ее руке толстый позолоченный нос. Ну и ладно! Она поставила изуродованный чайник прямо на пол. Нужно побыстрей убираться отсюда. Если она увидит тетю Веру, то уже не сможет сдержаться и наговорит ей гадостей.
Три замка лязгнули один за другим, неохотно выпуская добычу. Выскочив, Серафима навалилась на дверь, толкая ее всем телом, словно изнутри рвались чудовища, и от того, насколько быстро она улизнет, зависела ее жизнь. Дверь захлопнулась с грохотом, прокатившимся по голому подъезду, словно взрыв.
На улице стояла июльская жара, но воздух с асфальтовым привкусом с напором вошел в легкие, развернув их, словно парус. Слезы брызнули из глаз внезапно и бурно, и грудь ритмично задвигалась, догоняя дыхание. Серафима бросилась бежать, не разбирая дороги. «Какие подлые, лживые люди! – словно заведенная, повторяла она про себя. – Да пошли они!» Ноги мелькали, словно ножницы в руках обезумевшего портного…
Однако обида была слишком яркой и горячей, чтобы донести ее до дома. Прямо на ходу девушка достала из сумки записную книжку. На секунду притормозив, нашла страницу с телефонами тети Веры и дяди Глеба и вырвала ее с мясом. Засунула книжку обратно и, оскалившись, разорвала страницу на мелкие клочки, а клочки пустила по ветру. Ветер охотно принял добычу. Серафима бежала, а за ней летел шлейф бумажных обрывков, уносивших в прошлое еще одну ее иллюзию.
Прохожие смотрели на бегущую заплаканную девушку – тощенькую, растрепанную, с размазанной по подбородку губной помадой – и оборачивались ей вслед. Мимолетно сочувствовали и шли дальше, решать собственные важные проблемы.
Когда Серафиме бывало плохо, она первым делом вспоминала о маме. Тот, у кого есть любящая мать, даже не понимает, какая сладкая у него доля. Ворвавшись в свою квартиру, она рухнула на кровать лицом вниз и принялась терзать попавшуюся под руку подушку, словно хотела разорвать так же, как страничку из записной книжки. «Мамочка, как же так?! Почему, почему ты меня бросила одну? – взывала она. – Ты одна меня любила! А больше меня никто не любит!» Причитая и поскуливая, Серафима долго билась на диване, пытаясь вырвать из сердца отравленную стрелу, пущенную тетей Верой и дядей Глебом. Однако наконечник стрелы уходил все глубже и глубже.
