Порочное искушение - М. Джеймс

БЕЛЛА

Худший день в моей жизни был совершенно прекрасным, солнечным днем, таким день, в который любая другая женщина хотела бы выйти замуж. Квинтэссенция позднего весеннего дня в Нью-Йорке, с ясным небом и теплым ветерком. Я легко могу вспомнить ощущение тепла на своей коже перед тем, как войти в собор, запах розовых и белых роз, заполнивших пространство, перебивающий привычный древесно-ладанный аромат, сияние того самого весеннего солнца, проникающего сквозь окна и освещающего интерьер в день, который должен стать самым счастливым в жизни любой женщины.

Спустя три месяца, просыпаясь под солнечными лучами, я все еще чувствую, что у меня сводит живот и потеют ладони. И это утро, когда я должна встретиться с отцом в его кабинете после завтрака, чтобы поговорить, ничем не отличается от предыдущего.

Я скатываюсь с кровати, оставляя волосы распущенными по лицу, влезаю в джинсы и легкую толстовку с длинными рукавами и обуваю кеды. Внизу слышны звуки передвижения немногочисленного домашнего персонала, работающего на моего отца. От этого звука у меня сводит челюсть, я чувствую тревогу и нервозность, быстро собираю волосы в пучок, обхватываю себя руками и направляюсь по коридору к лестнице, ведущей на второй этаж нашего загородного дома в Нью-Йорке.

Это не грандиозный особняк. Мой отец носит фамилию Д'Амелио, но это лишь малая часть их богатства. В последнее время здесь все стало немного блестеть, во многом благодаря тому, что Сальваторе Д'Амелио, один из высокопоставленных боссов мафии на северо-востоке, заплатил моему отцу, чтобы тот подписал брачный контракт между мной и Петром Ласиловым, наследником пахана Братвы. От одной мысли о его имени у меня снова скручивает живот, тошнота и паника охватывают меня до тех пор, пока я не буду уверена, что смогу позавтракать.

Но завтрак уже ждет меня в солнечной неформальной столовой, за единственным блюдом во главе стола. Мы с отцом привыкли завтракать вместе, хотя он не самый приятный человек, с которым приятно проводить время, и нам никогда не было о чем поговорить. Но когда мы живем здесь вдвоем, это кажется необходимым, чтобы почувствовать, что мы — некое подобие семьи.

Теперь я просыпаюсь гораздо позже, чем он, и он уже не пытается заставить меня делать иначе. Так что если я его и вижу, то только во время ужина, когда он настаивает на том, чтобы еду подавал наш единственный сотрудник, остающийся на ночь.

Я опускаюсь в кресло, закидываю ноги на сиденье и подтягиваю их под себя. Я не смогла бы так поступить, если бы здесь был отец: он бы настаивал на правильной осанке и поведении леди, но когда я одна, я могу делать то, что хочу. И так я чувствую себя лучше. Мне спокойнее, когда колени подтянуты к груди, а одна рука обхватывает их, когда я натягиваю толстовку повыше к шее и тянусь за смузи, стоящим по другую сторону от фарфоровой чаши передо мной.

На вкус смузи — персик, мед и ваниль, мой любимый. Возможно, в нем есть немного шпината и авокадо, но я их не чувствую. Глэдис, наш повар, взяла на себя миссию выяснить, как сделать так, чтобы я получала достаточно витаминов, и смузи по утрам, похоже, пока что работает. Целый месяц я почти не ела. Только сейчас я начинаю набирать вес, чтобы не выглядеть пугалом вместо человека.

Передо мной стоит миска горячей овсянки с ложкой коричневого сахара, усыпанной сухофруктами и политой настоящими сливками. Глэдис очень старается уговорить меня есть по утрам побольше, но в этот раз я не уверена, что мне это удастся. О чем бы отец ни хотел поговорить со мной этим утром, от одной мысли об этом у меня в животе застывает комок ужаса, и мне трудно не подавиться даже смузи.

Мне удается выпить почти весь коктейль и съесть несколько ложек овсянки. Проглотив третью липкую ложку каши, я бросаю взгляд на часы и вижу, что уже чуть больше одиннадцати. Если я не пойду сейчас, то разминусь с ним до того, как он уедет, возможно, на какой-то деловой обед, и хотя это будет означать откладывание любых новостей, которые у него есть для меня, он будет также зол на меня за то, что я тяну время.

От одной мысли об этом меня бросает в дрожь, я обхватываю себя руками, несмотря на тепло солнечной комнаты, и отодвигаю стул от стола, решительно направляясь к кабинету отца.

Постучав один раз, я вхожу.

Его кабинет выглядит одинаково, сколько я себя помню. Все из темного дерева: панели от пола до потолка, пол из твердых пород дерева, книжные полки и письменный стол с двумя креслами с кожаной спинкой, стоящими перед ним. За ним — эркер, выходящий на небольшой загородный участок, на котором стоит наш дом. Окна плотно закрыты, и воздух здесь холодный. Мой отец любит, чтобы посетители его кабинета чувствовали себя немного неуютно. Это помогает ему почувствовать себя сильным, а этого у него очень мало. Поэтому меня не удивило, что он был готов выдать меня замуж за человека Братвы. Это принесло бы ему деньги и благосклонность дона, а также сделало бы его тестем наследника Братвы. Огромный скачок в статусе для человека, чья семья, как правило, едва ли может считать себя частью мафиозного общества.

— Папа. — Я приветствую его, когда вхожу в кабинет, чувствуя мелкую нервную дрожь в животе. Мой отец не жестокий человек, но и не теплый и любящий. Что бы он ни сказал мне сегодня, будет неважно, как я к этому отнесусь, если он уже принял решение.

Он поднимает голову из-за стола — высокий, худой мужчина пятидесяти лет с седыми волосами, подстриженными усами и бородой. На нем рубашка на пуговицах с расстегнутым воротником, рукава аккуратно застегнуты на запястьях, а на столе перед ним лежит раскрытая папка. Я мельком вижу в ней мужскую фотографию, мужчины средних лет, и снова ощущаю тошнотворную пульсацию. Какой-то инстинкт, возможно, моя собственная интуиция, подсказывает мне, что мне не понравится то, о чем пойдет речь на этой встрече.

— Белла. — Он жестом приглашает меня сесть, и я опускаюсь в одно из жестких кожаных кресел. Я держу руки на коленях, а ноги на полу, но отец все равно