Ты много раз проходил мимо дома Сельваджи в надежде мельком увидеть ее силуэт в окне. Но бесчувственные холодные окна лишь отражали такое же бесчувственное вечернее небо. Один раз ты решился позвонить, но никто не ответил.
Ты не собирался приглашать ее куда-то. Ты просто хотел узнать, все ли в порядке, не скучает ли она по Генуе или не скучает ли… ну, словом, или.
Ты вдруг стал испытывать беспричинную, острую, почти нездоровую обиду на этот славный город, который так долго скрывал от тебя единственного, необыкновенного человека, несправедливо лишив бог знает каких радостей в жизни.
В общем, ты был подавлен, измучен сомнениями, думает ли она о тебе так же часто и так же напряженно, как ты о ней.
Иногда мысли твои прояснялись, и ты понимал, что вся эта психодрама противоречит здравому смыслу. Ты корил себя, принимал твердое решение избавиться от этого наваждения, потому что она не была и никогда не станет твоей, но все равно не мог заставить себя не думать о ней.
Что за черт, ты же не мог потерять голову из-за девчонки, которую толком даже не знал, с которой виделся-то всего три раза. Или ты просто не хотел сознаваться самому себе в реально нездоровом, ужасающем чувстве, которое испытывал к ней?
Можно без психоза? Пожалуйста, не будем преувеличивать, ладно?
И чуть меньше дерьмовых юношеских романтических соплей, хорошо?
Однако нет. Ты действительно свихнулся, блин.
А серьезные разговоры с ней? Вы вообще говорили о чем-нибудь таком? Нет. Нисколько! Но ты уже знал — о да, вроде юного веронского экстрасенса чувствовал, что ее мысли были на той же волне, что и твои! Несмотря на то что вы были такие разные.
И все же по причине этой чудодейственной и сокрушительной алхимии она с первой же минуты понимала тебя лучше, чем любая другая девушка, с которой ты когда-либо пытался поговорить на серьезные темы или же имел — боже упаси! — серьезные отношения. Силы небесные! Никто из них не понимал тебя так, как она, и не умел так слушать!
Ты фантазировал, обдумывал, строил предположения.
Ну, сумасшедший, что тут говорить.
Именно поэтому однажды, всматриваясь в проклятые окна на улице Амфитеатра, ты решил наконец не страдать в тайне, а действовать и погубить свою душу ради нее.
— Когда вы с мамой снова пойдете куда-нибудь? — вроде бы невзначай спросил ты отца как-то вечером за ужином. Ты надеялся, что, как и в прошлый раз, Сельваджа будет ночевать у вас дома.
— Не знаю, — рассеянно ответил он, не подозревая о смертоносной буре, которая в этот момент пронеслась у тебя в груди. — С этим не стоит торопиться. — Как! После семнадцати лет ожидания ему еще требовалось время, проклятье! — И потом я знаю твою мать достаточно хорошо, на нее нельзя давить. Но почему ты об этом спрашиваешь?
— Так, просто. Хотел знать. Что-то вы давненько не виделись.
Отец ничего не ответил, и его молчание навело тебя на мысль, что их отношения не были такими уж безоблачными.
Ты был растерян, в тебе росла неуверенность, ты даже не знал, чего тебе хотелось на самом деле, чего ты ждал. Под конец ты выбрал компромисс. С одной стороны, ты молился Богу, чтобы твои родители больше не встречались, и тогда ты забыл бы Сельваджу, а с другой — молил черта, чтобы они встретились как можно скорее, тогда ты снова увидел бы богиню, которая украла твою душу.
Наверное, не отдавая себе отчета, ты чаще молился черту, чем Богу.
И тогда «pape Satàn, pape Satàn aleppe»[5] ответил на твои призывы. И даже довольно быстро!
В тот день ты решил провести в бассейне вторую половину дня, тем более что Наутилус и Паранойя все свободное время тратили на подготовку к какой-то кошмарной, сюрреалистичной поездке на каникулы в Карпаты, с палатками. Ты предпочел побыть немного одному. Учитывая, что спортивный сезон подходил к концу и следующие соревнования намечались лишь на сентябрь, ты проплыл свои привычные пятнадцать километров с умеренным рвением.
Ты только вышел из проходной и направился было к дому, как резкий звук автомобильного клаксона заставил тебя обернуться. Ты увидел отца, энергично машущего тебе левой рукой из открытого окна «ауди». Ты не спросил себя, что он здесь делает, а просто приблизился и собирался уже сесть в машину, когда почувствовал, как сердце проваливается куда-то в тартарары. В машине сидели мама и Сельваджа.
Ты овладел собой, спокойно открыл заднюю дверцу и пристроил сумку для бассейна на сиденье между собой и твоей восемнадцатилетней мечтой, создав должный барьер. Родители сразу же забросали тебя вопросами о тренировках, особенно мама. Похоже, она хотела быть в курсе всех твоих дел, даже самых незначительных.
Но Сельваджа… Она даже толком не поздоровалась, просто едва кивнула. Во всяком случае она ни о чем не спрашивала, и ты не мог понять, следила ли она за твоими ответами или думала о своем. Это, будем говорить начистоту хотя бы между нами, тебя здорово задело.
Ты старался унять боль в груди и, когда «ауди» выехала на загородную трассу, даже не спросил отца, куда, собственно, вы направлялись. Ты наблюдал за сестрой, а она была слишком поглощена дорогой и жадно впитывала прелести незнакомых ей пейзажей, пробегавших мимо в лучах закатного солнца. Впрочем, на какое-то мгновение тебе показалось, что она смотрела на тебя, Джованни Жалобу, или лучше Джованни Смертельно Раненного, на твое отражение в окне, хотя ты не был в этом уверен.
Ты смутился и, отвернувшись к своему окну, стал смотреть вдаль невидящим взглядом.
— Ребята, вы нам так и не рассказали, как прошел ваш вечер шоппинга! — вдруг встрепенулась мама, высвобождая такой поток энергии, какого хватило бы, чтобы долететь до Марса, и повернулась к вам. В тот момент вы оба смотрели в разные стороны, скрестив руки на груди.
— Но это было две недели назад, мама! — Сельваджа испепелила ее красноречивым взглядом.
Видя нежелание твоей сестры продолжать разговор, мама обратилась к тебе:
— Ну что-то же вы делали в тот вечер? Джованни, что ты молчишь?
— А что говорить? — ответил ты. — Прошвырнулись по магазинам и купили кое-что по мелочи. Кажется, Сельваджа обновила немного свой гардероб.
Тут ты посмотрел на восемнадцатилетнюю богиню, в надежде получить ее одобрение, но, как это ни больно признать, одобрения не последовало. Напротив, она и тебя испепелила взглядом, прежде чем отвернуться, еле сдерживая презрение, и ты окончательно пал духом.
Внутри тебя будто что-то оборвалось, ты замкнулся и замолчал. Похоже, мама это заметила, но ничего не сказала. Отец тоже молча наблюдал за всей сценой в зеркало заднего вида, как в камеру слежения, только без пленки.
