Хлорка щипала глаза, и, вынырнув на поверхность, Лили смахнула с глаз воду, смешанную со слезами. Самое неподходящее время для слез, но, плавая, по крайней мере можно сделать вид, что глаза стали красными от хлорки, а не потому, что она плакала.
Лили продолжала плавать, часто ныряя в воду, чтобы никто не смог заметить, что ей плохо. Выплакавшись, она постепенно успокоилась, ее страхи исчезли, уступив место здравому смыслу. Хокинс прав. Ей грозит опасность, и она нуждается в его помощи, а потому у нее нет выбора, кроме как следовать его правилам. Она была и его «клиенткой», и его «жертвой».
Вынырнув на поверхность, Лили увидела сквозь застилавшие глаза слезы склонившегося к ней Хокинса. Его лицо было бесстрастным, но что-то в его поведении изменилось, и он не был уже таким холодным и отдаленным.
– Вы готовы вылезти? – спросил он таким тоном, как если бы хотел узнать, будет ли Лили хорошо себя вести.
Когда она кивнула, он протянул ей руку – загорелую, сильную и большую. Лили смотрела на нее до тех пор, пока Мэтт не сказал:
– Лили, пожалуйста, позвольте мне помочь вам.
Возможно, из-за застилающих глаза слез или внезапной слабости она увидела в его глазах нечто похожее на симпатию и, как это ни странно, почувствовала себя в безопасности.
Это было именно то, что ей надо, – знать, что он проявляет к ней личную заботу.
Лили взяла Мэтта за руку и позволила ему вытащить себя из воды. Они стояли, смущенно глядя друг на друга, затем она повернулась и пошла к раздевалке, стараясь прямо держать спину.
Мэтт выключил в гостиной свет, оставив только одну лампу, сел в двойное кресло, отбросил в сторону пиджак, закатал рукава рубашки, ослабил галстук и склонился над кофейным столиком, на котором лежали донесения, которые он не успел дописать.
Голливуд никогда не демонстрировал непривлекательную сторону жизни телохранителя – кропотливую работу над бумагами и долгие часы изнуряющей скуки.
Поведя плечами, чтобы ослабить мышечную боль, Мэтт просмотрел свои записи. Он провел половину ночи, анализируя степень риска, составляя маршруты поездок и собирая предварительную информацию о всех ресторанах, музеях, школах и шумных сборищах, которые Лили намеревалась посетить на этой неделе. Класс в институте искусства, ленч в Спиаггиа, обед в шикарном ресторане и встреча с некой Пиппой в баре «Редхед пияно». Он также обнаружил надписанную каракулями записку: «Повидаться с Сью». Предстоит выяснить, что это значило.
На четверг у Лили запланирована вторая лекция в чикагском историческом обществе – новая аудитория, сотни людей и достаточно возможностей, чтобы ситуация быстро вышла из-под контроля. В субботу вечером, за день до того как он отвезет ее в аэропорт, она должна присутствовать на частном благотворительном обеде в другом историческом обществе. Частный обед – это хорошо, ситуация легче поддается контролю.
Да, впереди нелегкая неделя, и нет надежды, что она быстро закончится. Поморщившись, Мэтт встал, потянулся, затем посмотрел в сторону перегородки, отделявшей гостиную от спальни, где виднелась кровать. Света там не было. Наконец-то его клиентка уснула.
Оставалось надеяться, что она не спит голой, хотя, будь это так, Мэтт нисколько бы не удивился, помня о татуировке, которую эта женщина носила на груди.
Воспоминание об этом заставило Мэтта вспомнить и о сцене, которую Лили устроила в бассейне. Он весь покрылся испариной, когда она прикоснулась к нему мокрая. Полуобнаженная. К счастью, пиджак не позволял увидеть его реакцию на это. Одному Богу известно, как бы он отреагировал, если бы она все-таки дотронулась до его восставшей плоти.
Он был зол на нее только до тех пор, пока не заметил, что, плавая, она плачет и изо всех сил старается это скрыть. В этот момент в голову пришла шальная мысль: взять ее лицо в свои руки, заглянуть в глаза и сказать, что все будет хорошо. Он чувствовал, что Лили Кавано была гордой, что любое проявление слабости унижало ее, и так как он легко понимал эту гордость, то не сказал ей ни слова, чувствуя себя по-детски беспомощным.
Беспомощным. Черт побери!
Тихо выругавшись, Мэтт провел ладонью по лицу. Другие клиентки никогда не заставляли его терять самообладание.
Он хотел списать свою неожиданную слабость на то, что скоро расстанется с Лили Кавано, а потому думает о себе как о бывшем телохранителе, позволяя себе забыть о своих обязанностях, а отсюда и такая реакция. Но в душе он понимал, что обманывает самого себя. Он был натренирован идентифицировать и устранять источник опасности, а в данном случае его «опасность» носила обтягивающие платья и высокие каблуки и полностью одетая выглядела гораздо сексуальнее, чем большинство женщин, обнажавших себя дальше некуда.
Возможно, ее нельзя было назвать красивой в том смысле, который вкладывают в красоту большинство мужчин. У нее было волевое лицо, напоминавшее юную Кэтрин Хепберн. Она была женщиной его типа.
Мэтт в раздражении закрыл глаза.
Нет, она его клиентка, и только. Лили Кавано – женщина шикарная, богатая и умная и ему не чета.
Мэтт прошелся по комнате, разминая плечи и стараясь не думать о женщине, которая спала за перегородкой. Он остановился у окна, прижался лбом к стеклу и, вглядываясь в темноту, увидел внизу улицу и стоявшие на ней машины, а вдали черную гладь озера.
Отвернувшись от окна, он вдруг заметил коробку с туфлями, которую Лили крепко прижимала к себе во время нападения на нее.
Возможно, ему не следовало так быстро отметать мысль о том, что причиной нападения является эта коробка. Но это казалось каким-то абсурдом: никто, будучи в здравом уме, не пойдет на такую крайность из-за пары старых туфель. Однако после стольких лет работы в службе безопасности Хокинс убедился, что люди могут совершать неожиданные, а порой и глупые поступки.
Проснувшееся любопытство заставило его вынуть из коробки одну туфлю, и он стал осторожно вертеть ее в руках. За исключением носка она была расшита черным с серебристым бисером. Бисерная бахрома, охватывающая лодыжку, свисала до самых туфель. Мэтт ясно представил, как эта бахрома раскачивается, когда обладательница этих туфель танцует чарльстон и ча-ча-ча.
Изящный каблучок был отделан фальшивыми бриллиантами, грани которых переливались и сверкали, а большие круглые орнаменты, напоминавшие ему бабушкину брошку, украшали туфлю с двух сторон. Они представляли собой россыпь мелких фальшивых бриллиантов вокруг одного большого, находившегося в середине.
Мэтт взвесил туфлю и удивился ее тяжести. Кожа была слегка истерта, кое-где отсутствовал бисер, фальшивые бриллианты выпали из своих гнезд и висели на ниточках, но в целом туфелька была в хорошем состоянии. Она сверкала, притягивала взгляд и была несомненной частью эпохи, породившей ее.
