– Брак католички и сектанта? Женишок работает в конторе доков, у начальника-папаши? Спасите, сейчас помру со смеху! Есть только один способ во всем разобраться – пойти и спросить его самого.
В двери он обернулся и одарил их льстивой улыбкой до ушей.
– Соблаговолите, мистер Хетерингтон, сообщить мне о своих намерениях относительно моей дочери, сэр… – Перестав паясничать, он добавил: – Сейчас самое время выяснить правду, верно, дочурка?
Дверь захлопнулась. Сара сжала руками щеки, повторяя:
– Нет, нет, нет! Господи, только не это! – Она поймала руку матери. – Не дай ему все испортить! Останови его! Останови же!
– Бесполезно, девочка моя. Даст Бог, он никуда не пойдет – передумает по дороге. Если я буду его удерживать, то он как пить дать кинется к их дверям.
– Нет, нет! – Сара прижалась лбом к каминной полке. – Лучше умереть, умереть… Боже, пошли мне смерть!
– Он сделал тебе предложение?
– Нет, это я брякнула по глупости…
– Вот видишь!
– Вижу, а то как же!
– Ты сама себе вырыла яму. Не надо было произносить таких слов, раз парень ничего не говорил. Даже не намекал?
– Не намекал. Но в любом случае этот разговор будет ему как нож острый. – Подняв голову и глядя на мать, она проговорила: – Филис нужен доктор. Она совсем плоха.
– Придется обойтись без врача. Он бы сразу предупредил полицию.
– Тебе не кажется, что этому пора положить конец?
– Только полиции мне тут не хватало! И так я уже несколько месяцев не плачу его долгов. Они меня будут заставлять, а у меня ни гроша. Пойду сама ею займусь. Протру раны ее собственной мочой – это хорошо заживляет.
Сара сморщила нос. Она устала, ослабела, от недавней прыти не осталось и следа. Что толку бушевать? Она оглядела темную кухню. С самого начала знала, что все плохо кончится, вот только как пережить стыд? Мать, все остальные… И впрямь хоть в гроб ложись.
Она смотрела в пол, ощущая в голове только боль и пустоту. Потом вторично за вечер поднялась на второй этаж. Окно спальни было задернуто. Мать при свете свечи протирала спину Филис тряпкой, которую то и дело обмакивала в ночной горшок.
Круглые часы на стене показывали без одной минуты двенадцать. Дэвид смотрел на человека по другую сторону длинного конторского стола, машинально наводя порядок на своем рабочем месте. Сначала он закрыл и убрал в ящик две тетради, потом очистил перо ручки, которую вернул в стояк рядом с чернильницей. Стрелка на часах продвинулась на полминуты. Дэвид закрыл журнал, смял несколько грязных промокашек и бросил их в корзину под столом. Поднявшись, он снял с крючка пиджак, поправил галстук, поставил стул строго над корзиной и опять взглянул на человека, продолжавшего делать записи в журнале. Часы пробили двенадцать раз.
– Вы не возражаете, если я переговорю со своим отцом, мистер Батти?
Мистер Батти поднял глаза, но не на подчиненного, а на часы и со значением промолвил:
– Ах, двенадцать!…
Дэвид покраснел и объяснил виноватым тоном:
– У меня есть кое-какие дела… – и осекся.
– Ступайте, он наверняка еще на месте.
Это замечание, интонация, с какой оно было сделано, приподнятые брови – все было упреком Дэвиду, подгонявшему стрелки часов. Торопясь по коридору, Дэвид размышлял о том, как бы он реагировал на старину Батти, если бы не боялся лишиться места. Очень возможно, что точно так же, ибо терпеть не мог неприятностей, ссор, трудных ситуаций. Порой он жалел, что не похож на брата Джона.
Ему навстречу появились двое людей. Один примерно его возраста, другой лет пятидесяти, а то и старше. Молодой спросил:
– Идешь сегодня днем на матч, Дэвид?
– Нет, сегодня у меня не получится.
Его отец трудился в кабинете, где помещалось три стола. Подняв глаза от журнала, он сказал:
– Привет! Отмучился?
– Да. – Дэвид глядел на сидящего за столом отца и тер подбородок. – Не мог бы ты предупредить мать, что я буду позже, только после двух?
– Сам знаешь, как она относится к испорченным обедам.
– Что поделать…
Стенли Хетерингтон снял очки и посмотрел на сына, часто мигая.
– Значит, продолжаешь?
– Конечно.
– Какое там «конечно»! Тебя в это втравили. Мы с твоей матерью не верим, что ты сделал этой особе предложение. Мать вообще не сомневается, что до этого не дошло. Бредли – змея подколодная, а не человек. Я знаю его много лет. Он никогда не работал и не хотел работать. Помню, каким он был здесь, в доках: крыса, вечно подстраивающая всем гадости, зато торговался так, что дух захватывало. Единственный порок, которого он лишен, – пьянство, но это делает его только хуже. Если человек набедокурил во хмелю, его еще можно простить. Нет, этот Бредли – очень дурной человек. Послушай меня! – Он погрозил сыну пальцем. – Не дай себя ни во что втянуть! Знаю, знаю… – Провел рукой по лицу. – Она очень хороша собой, но никогда не забывай, что жениться приходится не только на девушке, но и на ее семье. И потом, справедливо ли это будет в отношении матери?
– Ты ведь знаешь, что думает по этому поводу мать: что из двух зол это меньшее. Зачем закрывать глаза на очевидное?
– Да, наверное, это так. – Отец уронил голову, но тут же резко поднял глаза и спросил: – Но ты хотя бы обещаешь, что не перейдешь в католичество?
– Не перейду. Только я не пойму, отец, почему это тебя так тревожит.
– Моя вера или ее отсутствие не имеет к этому ни малейшего отношения. Одно я знаю твердо: если они под тем или иным предлогом превратят тебя в католика, то с тобой будет покончено: твоя душа перестанет тебе принадлежать. Богом клянусь, так оно и будет.
– Но ведь я и не собираюсь…
– Это ты сейчас так говоришь, но посмотрим, что ты запоешь, когда за тебя возьмутся их священники. Можешь мне поверить, я наблюдал за их действиями. Ты должен взглянуть без завес на глазах на все аспекты своего будущего положения. Она из плохой семьи, католичка. Пойдут сплетни; от них, правда, и так некуда деться, потому надо глядеть правде в глаза, Дэвид. Встречаться с девушкой. из самых низов – это ошибка. Не могу себе представить, чтобы из этого вышел толк, хотя должен признать, что внешне она вполне мила. Просто на нее надето слишком много упряжи, которая тянет ее назад, в их клоаку.
– Все равно я на ней женюсь.
Стенли закрыл глаза. Посидев немного так, он протер очки, неторопливо заправил дужки за уши и молвил:
– Что ж, выходит, больше и говорить не о чем?
– Прости, папа.
– Знаешь, не надо беспокоиться, что ты сделаешь больно мне или даже матери, хотя она приняла это более стойко, чем я ожидал. – Он дернул головой. – Но ты прав, говоря, что она так к этому относится потому, что ей невыносима мысль, что может получить продолжение та, другая история. Ты сам – вот о ком здесь нужно в первую очередь позаботиться. Супружество – дело долгое и нелегкое, как бы ты сейчас к этому ни относился. Сегодня ты любишь человека, а завтра на дух его не переносишь… Ладно, уйди с глаз, а то я, чего доброго, наговорю лишнего. Иди.
