Питер и Ливви поддержали желание Мойры сменить тему. Только темы никак не находилось. Несколько минут стояла тишина.
– Как ты думаешь, соблаговолит ли Гил сегодня вечером присоединиться к нашей компании? – наконец спросил Питер. Он хотел сказать это как можно сердечнее, но из-за напряжения в голосе фраза прозвучала саркастично. Разговор об Эдди и беспокойство за Мойру по-настоящему огорчали его.
– Я сейчас позову его! – сказала Мойра. Она подошла к двери и крикнула через холл: – У меня есть твой любимый сыр и твои любимые чипсы!
Затем она вернулась к Питеру и села рядом с ним на диван. Она улыбнулась ему своей неотразимой улыбкой, и Питер, забыв обо всем, ощутил громадную радость от того, что рядом с ним женщина, которая была его большой любовью.
Мойра, взглянув на Ливви, сочла нужным пояснить:
– Через минуту он будет здесь. У меня всегда в запасе есть то, что он обожает. Мы не едим чипсов, но их прекрасно можно использовать в качестве взятки или подкупа.
Ливви и Питер расхохотались, и атмосфера в комнате улучшилась.
– Где чипсы, мам? – Лицо Гила появилось в дверях.
– В кладовой, на второй полке снизу. Но только один пакет.
– Ладно-ладно, знаю!
Гил ринулся через холл и кухню в кладовую и через минуту уже был в гостиной.
– Потрясно! – сказал он, громко чавкая.
– Ты прекрасно пахнешь. – Ливви уловила запах свежести, когда Гил проходил мимо.
А Гил, услышав этот комплимент, покраснел и, глядя в пол, пробормотал:
– Я принимал душ и воспользовался твоей парфюмерией. – Взглянув на Ливви, он робко спросил: – Я надеюсь, ты не против?
– Конечно, нет! – Ливви с трудом сдерживала улыбку.
Тогда Гил с восторгом сообщил:
– Это было здорово. Только вот было очень мало пены, пришлось использовать почти весь тюбик!
– Что ты использовал? – Ливви попыталась вспомнить, что она брала с собой.
– Один из очищающих гелей, в белом тюбике!
– О, я премного благодарна тебе, Гил! – Ливви тряхнула головой, не зная, то ли смеяться, то ли рассвирепеть, а потом взвыла: – Это же очищающий гель для лица! Его цена – четырнадцать фунтов за крошечную трубочку!
Уже после полуночи Ливви уединилась в своей комнате наверху. Только маленький ночник освещал комнату, а холодный ночной ветер бился в окно. Она лежала под тяжелым стеганым покрывалом, одетая в старую белую материнскую ночную рубашку. Длинная рубашка закрывала ее тело от шеи до самых щиколоток, но ей все равно было холодно.
Эта комната всегда была холодной – несмотря на все старания Питера утеплить ее. Она вспомнила, как Питер настаивал через год после смерти отца, чтобы у нее в старом пасторском доме была своя комната, куда она могла бы приезжать когда захочет. Ее воспоминания были яркими, как будто все это происходило вчера. Она вспомнила свою ненависть к нему и нежелание скрывать ее. Он старался очень неуклюже, но чистосердечно стать ей другом, но она отталкивала его и мать, потрясенная происшедшим, не в состоянии понять, простить и полюбить.
Ей надо было кого-нибудь обвинить в самоубийстве отца – и она обвинила Питера. У матери была связь с Питером Маршаллом, и поэтому он, в ее понимании, был ответственным за происшедшее. Брайан Дэвис, отец Ливви, застал их, а узнав, что Мойра беременна, ушел от жены и дочери, а через год покончил с собой. Ливви тогда было только семнадцать лет, но боль от потери отца до сих пор не прошла.
Ливви смотрела на каминную фотографию отца и тех мест, откуда он вел свои репортажи, и сердцем поняла, что она никогда не сможет простить Питера. Она никогда по-настоящему не знала Брайана Дэвиса. Большую часть времени она проводила в школе, а когда бывала дома, он постоянно ездил по всему свету со своей бригадой новостей. Но она запомнила его необыкновенно обаятельным, жизнерадостным, любящим человеком, кипящим от избытка энергии. Когда он бывал дома, то отдавал ей все свое время, все свое внимание, прислушиваясь к каждому ее слову, обращаясь с ней как со взрослым человеком, уважая и ценя ее мнение. Он давал ей понять, что во всем мире нет человека для него нужнее, важнее и любимее, чем она! Ливви до сих пор ощущала потерю отца, может быть потому, что до сегодняшнего дня не встречала человека, которым могла бы так восхищаться.
Взглянув на часы, Ливви заколебалась, стоит ли звонить Джеймсу. Мысли об отце всегда печалили ее. Сейчас ей просто необходимо было с кем-то поговорить. Подняв трубку, она набрала номер своей лондонской квартиры.
Слушая гудки вызова, она ждала голоса Джеймса. Часы показывали уже двенадцать тридцать – но телефон не отвечал. Она прождала еще долгую минуту, затем повесила трубку. Свернувшись калачиком под теплым одеялом, она постаралась успокоиться. Джеймса, видимо, нет дома, подумала она, на мгновение заинтересовавшись, где и с кем он может быть. Не более чем на мгновение. Без ее терпимости их брак давно бы распался.
«Я позвоню ему завтра утром», – решила она, потушив свет и поудобнее устроившись в постели. Если повезет, то к утру дождь кончится и она сможет надолго уйти из дома. Она встанет и постарается позвонить до своей задуманной прогулки. Она закрыла глаза и услышала, как старый дом скрипит и ворчит, засыпая на ночь. А через минуту она уже сама погрузилась в сон.
В девять пятнадцать Джеймс повернулся на другой бок, наслаждаясь своей теплой и мягкой постелью. Он поплотнее закутался в одеяло, решив еще понежиться в кровати, но раздавшийся телефонный Звонок заставил его открыть глаза. Джеймс тяжело вздохнул и приподнялся, потянувшись к телефону, но рука его замерла, не коснувшись трубки. Единственный человек, кто мог ему звонить в эти утренние субботние часы, была Ливви. Но ему совершенно не хотелось разговаривать с ней. Он опустил руку и слушал, как несколько минут несся настойчивый звон, прежде чем умолкнуть. Тогда он улыбнулся, поудобнее устроился в постели и нырнул в блаженный сон.
Его сон длился около часа. Когда он наконец проснулся, дождь, баюкающий его, уже перестал. Солнце пробилось через тучи, оживляя серые печальные улицы Лондона. Холодное зимнее солнце через занавеси проникало и в спальню, подчеркивая бело-золотой интерьер комнаты. Сев в постели, Джеймс в который раз уже подумал, какую чудесную комнату сотворила Ливви.
Еще некоторое время его взгляд блуждал по комнате, но потом Джеймс неохотно покинул кровать. Подойдя к окну, он стал осторожно раздвигать тяжелые занавеси из тяжелого итальянского шелка в бело-золотую полоску. При этом он старался, чтобы складки на занавесях были идеально прямыми и одной глубины. Потом он открыл окно, чтобы впустить немного свежего воздуха. Вздрогнув от холода, он снял махровый халат с латунного крючка и внимательно осмотрел себя в громадное антикварное зеркало в сосновой раме, занимающее всю стену. Закутавшись в халат, он медленно поплелся через гостиную в кухню.
