Но сейчас я этого не сказал. Я решил, что для нас обоих в долгосрочной перспективе будет лучше, если мы пока остановимся на этом.
— Она передает вам привет, — сказал я.
И это было правдой. Элен обожала моих родителей. «Они такие настоящие, — говорила она. — Не то что мои — таки-и-и-ие фальшивые». Отец Элен работал в строительной фирме, а мать — в банке. Жили они в Нью-Джерси, и мы их редко видели, даже на праздники. Последнее Рождество, несмотря на наше решение расстаться, мы отпраздновали вдвоем с Элен, не выходя из квартиры. Нашим рождественским ужином стали остатки заказа из китайского ресторана и шестнадцать бутылок пива будвайзер.
— Это хорошо, — сказал папа. Было видно, что он воспрянул духом. — Элен — хорошая девушка.
— Да, папа, ты прав, — сказал я, и мы обменялись улыбками. — Ну а теперь-то ты меня наконец впустишь?
Так как мамы еще не было дома, мне не пришлось объяснять ей, почему я приехал без Элен, и я отнес сумки в свою бывшую спальню, пока папа занялся чаем. За чаем с шоколадным печеньем мы свели рассказ о своих делах ровно к четырем предложениям:
1-е предложение: Как твои дела?
2-е предложение: Неплохо.
3-е предложение: А твои?
4-е предложение: Спасибо, не жалуюсь.
Покончив с формальностями, мы перешли к разговору о погоде, политике и последних футбольных новостях, а также о новостях остальных членов семейства Бэкфордов. В свои двадцать девять я был старшим ребенком. После меня шли близнецы Ивонна и Тони — им было по двадцать семь. Ивонна получала второе образование в Эдинбургском университете, решив после пяти лет на медицинском факультете, что у нее нет никакого желания становиться врачом. Тони жил в Ноттингеме, постепенно впадая в алкогольную зависимость и время от времени играя на ударных в группе под названием «Левый берег». Самому младшему, Эду, было двадцать два года. Он закончил университет и, прежде чем с головой окунуться в трудовую жизнь, отправился на год путешествовать по Тайланду. Мы никогда не были особо близки между собой — в том смысле, что как-то поддерживать контакты друг с другом всегда было для нас проблемой. Но мы всегда знали, что, если кто-то из нас попадет в беду, все остальные тут же придут на помощь.
«Ты должен был заранее сообщить о своем приезде», — это были первые слова, произнесенные мамой, как только она вернулась из супермаркета. Не «Привет», не «Как дела?», а «Ты должен был заранее сообщить о своем приезде». Мама, как и отец, любила высказывать очевидные вещи, невзирая на то что это всех доставало. Я кивнул и улыбнулся, потому что понимал, что на ее языке эти слова выражали самое что ни на есть сердечное и эмоциональное «Я по тебе скучала, сынок».
— Знаю, мама, — произнес я с раскаянием в голосе и поцеловал ее в щеку. — Ты права, я должен был сообщить заранее.
— Ну вот, я купила мало продуктов, — сказала она с негодованием.
Я перевел взгляд на четыре огромных пакета из супермаркета, стоящие на полу у ее ног, и хитро улыбнулся.
— Я в порядке, мама, — поспешил я заверить ее. — Я теперь ем немного.
— А еще я не убрала твою комнату.
— Она выглядит безукоризненно, мама.
— Может быть, — согласилась она, наверняка внутренне ликуя. — Но все равно Элен подумает, что мы живем в свинарнике.
— Нет, не подумает, — тихо сказал я. — Элен не приехала.
— Почему?
— Она не смогла, — объяснил я. — Она бы с удовольствием, но ей не дали отпуска.
— Ты должен быть с ней, — сказала мама. — Что, если ты ей понадобишься?
— С ней все будет в порядке, — сказал я.
Несмотря на все эти замечания, мама была на седьмом небе оттого, что ее первенец приехал домой. Она просто хотела показать, что любит во всем определенный порядок.
— Ты надолго приехал?
Это был непростой вопрос. В отличие от отца, мама была одарена любознательностью и настойчивостью. В этом ее вопросе проявилась скорее настойчивость, чем любознательность, но в любом случае я понимал, что пожать плечами или пробормотать «Не знаю» будет недостаточно. Нужно было что-то сказать. Я набрал побольше воздуха в легкие и выдохнул:
— На некоторое время?
Это было сказано с вопросительной интонацией, чтобы прозвучало более удобоваримо.
— Некоторое время — это сколько? — спросила мама с подозрением.
— Больше месяца, но меньше… — Моя фраза захлебнулась, когда я по строгому взгляду мамы понял, что ей надоели мои увиливания.
— Трех месяцев, — сказал я наконец.
— Трех месяцев? — повторила она за мной.
— Ну, плюс-минус, — сказал я, пожав плечами.
— Плюс-минус сколько?
— Не знаю… Несколько дней, наверное.
— А Элен?
Момент настал. Нужно было сказать маме всю правду.
— Мы… расстались.
Тут она перешла к вопросу номер два:
— А что насчет твоей работы?
— С этим все в порядке, — сказал я уверенно, а потом сжал свою волю в комок и выложил все. Мама, очевидно, не могла поверить своим ушам и поэтому позвала папу и заставила меня повторить свой скорбный рассказ с самого начала.
— Ты хоть понимаешь, что происходит с твоим сыном? — спросила мама у отца, когда я закончил рассказ о своих горестях. Это был классический пример ее поведения. В детстве, когда у кого-то из нас возникали проблемы, мама упрекала отца этой же самой фразой «Ты хоть понимаешь, что происходит с твоим сыном (дочерью)?»
— Позволь мне подвести итог, — продолжила она. — Ты расстался с Элен, бросил все в Америке и приехал сюда на три месяца, чтобы хорошо провести время со мной и с папой, прежде чем начать работать в совершенно незнакомой стране. Так?
В такой форме все выглядело несколько чересчур драматично. Я не мог понять, почему моя жизнь, которая явно была такой простой в последние двадцать девять с лишним лет, стала вдруг такой сложной.
— И повидаться с друзьями, — слабым голосом добавил я.
— Хорошо, — сказала мама, все еще считая, что это слишком сложно для восприятия. — Раз ты приехал, то я, пожалуй, пойду и приготовлю тебе что-нибудь перекусить.
В то время как большинство нормальных людей вполне оправданно считают пищу лишь одной из обычных каждодневных потребностей, моя мама превратила ее в главную задачу своего существования. Когда дело касалось меня и других детей, все, что мама говорила или делала, неизменно вертелось вокруг пищи. «Ты не голоден?» или «Когда ты будешь есть?», или «Ты, наверное, хочешь выпить воды» или «Нормально ли ты питаешься?» Это, конечно, был ее способ показать, что она любит нас. Но нам это только действовало на нервы, особенно то, что, в отличие от большинства мам, которые уже не пытаются заставить членов своих семей старше шестнадцати лет питаться в одно время, моя всегда настаивала на этом. Как только часы показывали пятнадцать минут шестого, папе предписывалось прекратить работу в саду, и в половине шестого все уже ужинали, держа тарелки на коленях. Только по праздникам и воскресеньям или когда у нас были гости, мы ели за обеденным столом в гостиной. Казалось, что эта комната, украшенная роскошным фарфором, декоративными салфетками и жуткой картинкой из макраме с изображением ослика, сделанной моей покойной бабушкой, имелась в доме главным образом на тот случай, если ее величество королева вдруг зайдет в гости без приглашения и очень захочет выпить чашку чая. Никакие оправдания не принимались. Никаких «Я еще не голоден» или «Я это сегодня есть не буду» и уж тем более никаких «Перестань, так рано ужинают только после пятидесяти лет». Нравится не нравится — ты обязан был есть. И поэтому, когда я распаковал свои вещи и увидел, что на часах уже пятнадцать минут шестого, я приготовился к тому, что сейчас мама крикнет мне: «Мэтью, ужин готов!» То, что я едва успел переварить бутерброды с куриным салатом, которые мама приготовила мне, чтобы я «перекусил», в расчет не принималось.
