Вот это да! Он работает руками. Мне захотелось сразу же изнасиловать его, но пришлось сдержаться.
Джеймс пошел на кухню, плеснул себе виски и предложил мне тоже. Я немного отхлебнула. Виски обожгло мне глотку, и я едва не закашлялась. Джеймс уселся на диван. Я оставила стакан и начала подниматься по лесенке в надежде, что он последует за мной. Но Джеймс дернул меня за ногу и сурово проговорил:
– Эй, тебе туда нельзя! Это моя территория.
Не мешало бы Джеймсу выражаться повежливее, кажется, я перехвалила его манеры. Я села рядом с ним и наклонилась, чтобы поцеловать его. Он вяло ответил на поцелуй, едва ворочая языком. Казалось, мое прикосновение не доставляет ему ни малейшего удовольствия. Потом Джеймс отодвинулся от меня, встал и направился к креслу.
– Что ты делаешь? – спросила я.
– Больше всего меня интересует, как мужчины на тебя смотрят. Вот почему я захотел встретиться в баре. Ты заметила, как мужчины пялились на тебя, когда ты сняла пальто?
– Ну, в общем, да.
– Это потому, что в тебе есть что-то особенное. Ты источаешь сексуальную энергию. А мужчины это чувствуют. Ты идешь по улицам, и они чуют в тебе эту сексуальность. Попробуй как-нибудь вглядеться в глаза встречных мужчин и насладись сознанием того, как сильно они тебя хотят.
Хотелось бы верить, что я обладаю такой силой. Мне очень хотелось верить, что я – именно такая девушка, которая сводит мужчин с ума, пусть даже и слегка толстоватая для ролей инженю, и не важно, что с тех пор, как я вернулась из колледжа, меня впервые пригласили на свидание.
Джеймс все говорил, а я начала поглаживать рукой свои ноги в колготках. С того момента, как я завелась в ресторане, и до этой скабрезной болтовни прошло всего лишь минут десять, а я уже была готова.
– Я кончила, – сообщила я ему. (Я не произвожу заметного шума. Никогда.)
– Рад за тебя, – заметил мой кавалер.
Я подумала, что пора уходить, но внутренне еще не была к этому готова. Мне хотелось завести его, и раз уж он не позволял себя трогать, я решила испробовать другой способ. Я встала перед диваном и медленно расстегнула молнию спереди на платье-халатике медсестры. Потом стянула его с плеч, швырнула на пол и осталась стоять перед Джеймсом в одних колготках и лифчике «минимайзер». Я медленно расстегнула лифчик, тоже бросила его на пол и стала водить по грудям пальцами, как стриптизерша в кино.
Джеймс смотрел на меня с открытым ртом, а потом расстегнул брюки, достал пенис и принялся его поглаживать. Я продолжала двигаться по комнате, представляя себе, что негромко звучит известная песня под названием «Лихорадка». Время от времени я поднимала руку и взбивала парик, словно это были настоящие волосы. За окном стемнело, но жалюзи не были опущены, и я могла видеть собственное отражение в стекле. В этом черном парике, с обнаженной грудью, в колготках и в туфлях на высокой платформе я выглядела шикарно. Я была просто великолепна.
Прошло несколько минут. Джеймс вдруг резко запрокинул голову, глухо стукнувшись о спинку кресла, и выпустил струю себе на руки и брюки. Я пошла в ванную и принесла ему салфетку. Он взглянул на меня печальными округлившимися глазами и прошептал:
– Ты нашла мое слабое место.
Я надела платье, и Джеймс проводил меня до такси, но когда я захотела поцеловать его на прощанье, он снова отвернулся.
По дороге домой я размышляла о том, что же у нас произошло. Мне не понравилось, что Джеймс отказался целовать меня и не пустил к себе в постель, зато очень понравилось, что я нашла его слабое место. Это означало, что я сделала его уязвимым. А также, что он теперь во мне заинтересован.
Когда я вернулась домой, был час ночи, и в доме было тихо. Я прошла на цыпочках мимо спальни родителей в свою комнату.
– Хорошо провела время? – окликнула меня мама.
Мне стало немного не по себе: она не спит, тревожась за меня, а я, уходя из дома, вела себя как последняя стерва.
– Да, – ответила я. – Очень хорошо.
Я вошла в ванную и сняла парик. Отразившиеся в зеркале собственные волосы, обрамлявшие мое лицо, показались мне какими-то чужими.
Придя на следующее утро на работу, я застала Крысу, поджидавшую меня со стопкой бумаг, которые надо было отксерокопировать. Она не часто давала мне поручения. В этом заключается парадокс временной работы: начальство никогда не загружает вас как следует, но в то же время не выносит вашего безделья, поэтому основная ваша забота – изображать занятость. Неплохо было бы, сидя за рабочим столом, услышать от своей начальницы такие слова: «Привет! Сегодня мне нечем тебя занять. Совершенно нечем. Так что не стесняйся – покрывай ногти лаком, мастурбируй или просто бездельничай». Но разве такого дождешься! Если ваша начальница заметит, что вы ничем не заняты, а ей, стало быть, нечего проверять, раз вы ничего не наработали, то непременно начнет сетовать, обвиняя вас в ее собственном медленном продвижении по служебной лестнице.
Каждый день я придумывала себе занятия, изображающие деятельность: блуждала по интернету, раскладывала на компьютере пасьянс, звонила в офисы, мол, нет ли каких сообщений, часто наведывалась в туалет, чтобы полюбоваться в зеркале своим делающимся все более обвислым задом и просматривала под столом журналы и газеты. Обычно я листала «Таймс», но в тот день решила почитать «Сити Уик».
Газета «Уик» была главной конкуренткой другой манхэттенской газеты – «Виллидж Войс», и ее бесплатно раскладывали каждую среду по зеленым металлическим ящикам, расставленным на каждом углу в центре Манхэттена. Папа познакомил меня с этим изданием, когда мне было четырнадцать. Придя однажды вечером домой, он бросил на пол прямо мне под ноги номер этой газеты, раскрытый на колонке вопросов и ответов. Автором колонки, озаглавленной «Разговор начистоту», был некий Саймон Ле Грос. Читатели спрашивали его обо всем, что их интересовало, например: «Каково назначение мужских сосков?» или «Откуда произошли непристойные жесты?». И он давал на все подробные остроумные ответы. Покончив с заинтересовавшей меня колонкой, я принялась за обзоры фильмов, заглянула в свой гороскоп и бегло просмотрела несколько комиксов. В целом газета показалась мне несколько эксцентричной, но милой. У меня создалось ощущение, что я узнаю строго охраняемые городские секреты. С тех пор я сама стала брать газету на обратном пути из школы домой. Когда я уехала в Браун, папа время от времени присылал мне по почте вырезки, а теперь, вернувшись в Нью-Йорк, я читаю газету каждую неделю.
Подобно «Войс», в этой газете печаталось множество объявлений частного характера, не предназначенных для детских глаз, а также имелась светская хроника. Правда, в отличие от «Войс», политический уклон «Уик» был правее, чем у Муссолини. Главный редактор, Стив Дженсен, в своей колонке «Коленный рефлекс» чередовал гневные филиппики против Билла Клинтона с коротенькими отзывами о посещении самых фешенебельных ресторанов, и в ответ многочисленные возмущенные читатели неизменно называли его в своих письмах неофашистом. Помимо Дженсена, в газете сотрудничали еще три репортера, ведущих каждый свою рубрику: Лен Хайман, этакий провинциальный папаша-невротик («Ни о чем»); Дейв Надик, вечно подавленный, со склонностью к суициду, страдающий, очевидно, дегенеративным нервным расстройством («Переливание из пустого в порожнее»), а также Стю Пфефер, молодой панк-рокер («Безумная тусовка»). Каждую неделю они потчевали читателей своими новейшими сагами – Хайман в первый раз отводит дочку в детский сад; Надик бросается под колеса автомобиля; Пфефер тискает девчонок на концерте очередной рок-группы. Мне нравилось каждую неделю погружаться во всевозможные душещипательные истории. От этого мне начинало казаться, что мои собственные дела не так уж плохи.
