Джесси-Энн схватила пальто и устремилась к двери.
– Я готова! – воскликнула она.
– Подожди, подожди, ты куда собралась? – остановил он ее.
– Ужинать. Я заказала столик в ресторане «Двадцать один»…
– Но, Джесс, я думал, что мы могли бы поужинать дома. Кроме того, на улице дождь. А в кабинете горит камин. Разве мы не можем поесть дома – ты и я, вдвоем?
Она виновато взглянула на него. Какая она эгоистка, думает только о себе… Харрисон целый день работал, а она забыла обо всем на свете, кроме своих планов…
За ужином она детально объяснила ему, что ей будет нужно.
– Я собираюсь назвать свой дом моделей «Имиджис», – сказала она под конец, – потому что все дело именно в них.
– А ты готова начать дело с нуля, Джесс? – спросил он. – Или ты все-таки предпочитаешь начать его сразу же из пентхауса на Мэдисон-авеню?
Она поняла, что если скажет, что действительно хотела бы иметь пентхаус, Харрисон подарит ей его.
– Я всегда умела трудиться, – гордо ответила она. – «Имиджису» не нужен пентхаус, чтобы получить признание. Мне нужны лица. Но ты самый щедрый человек на свете! – воскликнула она, вскакивая, чтобы обнять его. – Не говоря уже о том, что ты самый красивый и сексуальный муж на всем свете!
В ту ночь, вспоминала она потом, их любовь обрела какую-то новую страсть и нежность. Казалось, Джесси-Энн не могла насытиться им, хотела ласкать его, раствориться в нем; она целовала его тело сверху донизу, открывала ему себя и свои губы и не хотела отпускать от себя.
Через два дня она спешно уехала с Харрисоном в деловую поездку по Дальнему Востоку, и когда они вернулись, она поняла, что беременна. «Имиджис» должен был подождать.
Самолет, который должен был вылететь из Лос-Анджелеса в Нью-Йорк в девять утра, в девять двадцать все еще находился на взлетной полосе. Даная Лоренс нервно кусала ногти, удивляясь, почему случается так много задержек. Места в первом классе были все заняты, и ей пришлось согласиться на место в той части салона, где разрешено курить. Она сразу поняла, что ее сосед закурит, как только они поднимутся в воздух и погаснет табличка «Не курить». Она мрачно думала о том, что сама виновата во всем, откладывая полет до последнего момента. Даже сейчас она все еще не была уверена, готова ли вернуться в Нью-Йорк. Но если она не сделает этого, она потеряет то, ради чего работала, все, чему научилась… Или сейчас, или никогда.
Когда наконец самолет стал выруливать на взлет, она взглянула на пачку журналов у себя на коленях – «Харперс базар», «Вог» и «Таун энд кантри», только что появившиеся в продаже. Фотография Джесси-Энн Паркер украшала обложку журнала «Таун энд кантри», только теперь она, конечно, была «очаровательная миссис Харрисон Ройл, сфотографированная в своей роскошной квартире на Парк-авеню…».
Даная внимательно вгляделась в фотографию. Определенно снимал не Брахман. Тогда кто же? Точно, что не американский фотограф, они не умеют добиваться такой мягкости и трогательности. Должно быть, снимал Сноуден! Она всегда умела разглядеть те маленькие детали, которые определяли индивидуальный стиль каждого большого фотографа. На обложке «Вог» красовалась новая манекенщица с азиатской внешностью, и в этот раз Даная знала совершенно точно, что это снимок Брахмана, потому что сама была там, когда он его делал. Она помнила, какую сцену он устроил из-за того, что стилист потерял туфли манекенщицы по дороге на съемку. Брахман весь изошел гневом, взлохмачивая руками свои и без того лохматые волосы и выкрикивая оскорбления в адрес стилиста, манекенщицы и Данаи. В итоге же все кончилось тем, что туфли не понадобились вообще, потому что он сфотографировал девушку лежащей с приподнятыми ногами в элегантном шезлонге, шелковое платье слегка открывало колени, и она производила впечатление уставшей на балу красавицы. Но только Даная знала, что глаза манекенщицы горели не желанием нравиться, а гневом.
Но Данаю больше всего интересовало, что было внутри «Вог». В журнале была опубликована новая коллекция одежды, и если Брахман показал издателям ее лондонские фотографии, если ей повезло и им они понравились, тогда ее фотографии должны были появиться в этом номере.
И если они действительно были в нем напечатаны, то вся ее жизнь могла перемениться самым решительным образом. Она смотрела на журнал, не желая открывать его, боясь разочарования, если не увидит фотографии, сделанные ею, вспоминая Брахмана и то, как все это началось – и чем закончилось.
Превращение Данаи из девушки на побегушках, разносившей почту, чай и исполняющей роль Пятницы при Брахмане – знаменитом фотографе международного класса, в Данаю Лоренс, второго помощника Брахмана, произошло совершенно неожиданно, хотя она работала с ним уже девять месяцев. Это можно было сравнить, думала она, с ее вторым рождением.
Через студию Брахмана, в отлично отреставрированном доме из красного кирпича на Двадцать шестой улице, проходила нескончаемая вереница всемирных знаменитостей – известных и которым предстояло еще вкусить славу. Там бывали гонщики, рок-звезды, титулованные члены королевских семей, дизайнеры и художники. Даная знала их всех, хотя они, естественно, встретив на улице, не узнали бы эту высокую худенькую девушку с рыжими волосами. Но сама она знала их хорошо. Она готовила для них бесчисленное количество чашек «Эрл Грей»,[7] который обожал Брахман, она выручала их расческой или блеском для губ, бегала за пачками салфеток, которыми они поправляли свой грим или вытирали нечаянно пролитый чай. Она открывала бесконечные бутылки дешевого белого вина, которое, по словам Брахмана, было привезено с родины его предков Венгрии и которое, как утверждали многие, напоминало уксус и разъедало эмаль на зубах. Даная занимала его знаменитым клиентам мелочь для телефонных звонков и доллары на такси, но категорически отказывалась принимать от них чеки (так приказал Брахман). После съемок именно Даная убирала в студии, выбрасывая оставшиеся салфетки со следами косметики и забытые пудреницы и тени, аккуратно развешивая на металлические плечики красивую одежду, которую потом забирал стилист из журнала или из дома моделей. А в конце ее длинного рабочего дня она не торопилась уходить, любуясь дорогостоящим фотооборудованием. Она убирала отполированные линзы в кожаные чехлы с бархатной прокладкой, возвращала на место великолепный «Хассельблад», сверхчувствительный «Никон», «Роллей» и «Лейку»[8] – дань мастера самой лучшей технике, из которой она не могла позволить себе ни единой вещи.
Прошло всего каких-то два месяца с тех пор, как Брахман стал замечать ее присутствие. Венгерские жгуче-черные глаза, которые, казалось, постоянно горели от гневного возбуждения, заставляя посетителей покорно выполнять его приказания, однажды на секунду задержались на ней, когда она протягивала ему чашку с блюдцем из белого фаянса. Тонкий кружок лимона плавал на янтарной поверхности ароматного чая. Сделав глоток, Брахман одобрительно кивнул и на этот раз посмотрел на нее с интересом.
