Не могу сказать, что Анна была ревностной прихожанкой, но уже в девятом классе мы, к своему великому изумлению, обнаружили, что она соблюдает все посты.
Внешность у Анны была своеобразная. Смуглое лицо с тонкими, резкими чертами становилось то необыкновенно красивым, то почти отталкивающим, в зависимости от ее настроения. Свои темно-русые волосы она с третьего и до последнего класса носила собранные либо в косу, либо в длинный хвост, спускающийся вдоль всей спины. Многие у нас считали Анну надменной за излишнюю молчаливость. Я тоже так думала, пока судьба уже после школы случайно не свела нас в одном туристическом клубе. В лесу, за городом Анна преображалась: улыбалась, подшучивала над нами, с сияющими глазами бегала, как антилопа, по полянам. Ловко разводила костер, варила туристские кушанья. В то время она по-прежнему соблюдала посты, и, уважая личные прихоти каждого, наши ребята всегда откладывали ей в миску кашу без тушенки.
Училась она на психологическом факультете, работала школьным психологом, потом менеджером в кадровом агентстве. После того как я забросила туризм, мы с ней больше не виделись, хотя периодически созванивались и к праздникам посылали друг другу открытки по электронной почте.
Впрочем, два года назад даже это подобие общения между нами прекратилось. Поэтому, снимая телефонную трубку, я никак не ожидала услышать ее голос.
— Слава Богу, хотя бы телефон у тебя остался прежний, — сказала она вместо приветствия.
— Анна? — Я сразу узнала ее низкий, грудной голос, но от удивления все равно переспросила.
— Я думаю, ты меня узнала, — отозвалась она. — Саша, нам надо поговорить. Это очень важно.
«Еще одна», — подумала я.
— Почему-то у многих в последнее время неожиданно появляются важные поводы для разговора, — сказала я вслух.
— А у кого еще? — Ее голос выдавал тревожность.
— У Матвея, например, — неохотно ответила я.
— Да, можно было бы догадаться. — Анна с той стороны трубки вздохнула. — В любом случае нам с тобой нужно встретиться и поговорить.
— О чем? — закономерно поинтересовалась я.
— Тебе не кажется, что с нами происходит что-то странное и очень нехорошее? — спросила в ответ Анна. — Ты знаешь, что Лизина смерть — уже шестая в нашем классе?
— Матвей меня просветил.
— Это не может быть просто случайностью, — сурово сказала Анна, — случайностей, а тем более таких случайностей не бывает. Я много думала над этим…
— А что тут думать?! — Я начала злиться. — Анна, честное слово, ты — мистик! Шесть смертей за десять лет — не так уж много по нынешним временам…
— Саша, не говори ерунды, — ее голос звучал спокойно и настойчиво, — ты сама понимаешь, что это не цепочка случайностей. И сама боишься этого. Признайся, боишься?
— Даже если боюсь, какая разница? — огрызнулась я. — Для чего нам обсуждать это? У тебя есть какие-то идеи?
— Да, — неожиданно сказала она, — мне кажется, я разобралась, в чем причина. Может, еще не совсем поздно… Во всяком случае, мы можем избавить своих детей от этого.
— Каких детей? От чего «этого»?! — взревела я.
— Мне нужно поговорить с тобой, — она никак не отреагировала на мою истерику, — пожалуйста, Саша!
— Хорошо, — сдалась я. — Когда и где?
Она немного помолчала. Потом спросила:
— Ты знаешь, где N-ский монастырь?
— Да, я там была еще в студенчестве, когда мы с Лизой ездили по «Золотому кольцу».
— Ты сможешь приехать туда в эту субботу?
— Ну, теоретически могу, — озадаченно сказала я, — но почему мы не может встретиться где-нибудь поближе?
— Мне будет сложно объяснить матушке причины моего отъезда, — сказала Анна, — я сейчас нахожусь на послушании, а для послушниц правила более строгие, чем у монахинь.
— На послушании? Ты собираешься уйти в монастырь? — Я не верила своим ушам.
— А что тебя так удивляет? — спокойно спросила Анна. — Ты сама давно живешь в монастыре, только невидимом для большинства. Я-то хотя бы отдаю себе отчет, для чего я это делаю, а ты просто прячешься.
Кладя трубку, я уже жалела о своем обещании приехать. Только проповедей в православном духе мне не хватало.
Я не люблю людей. Для тех, кто меня читает, это не секрет.
Я не собираюсь изображать из себя хорошего человека (интересно, что это за животное?) и стыдливо скрывать свой скептицизм по отношению к двуногим. Иногда у меня бывают приступы слабости, когда я делаю вечернюю глупость — смотрю новости. Там время от времени мелькают странные личности, чье поведение диктуется не только простыми инстинктами. Например, та женщина (кажется, ее звали Татьяна?), которая сорвала антисемитский плакат и поплатилась за это своими глазами. Но эти исключения только подтверждают общее правило — люди в большинстве своем глупы, корыстны и жестоки. На фоне общего малодушия любое проявление человечности выглядит героизмом.
За что мне любить людей? К ним можно испытывать в лучшем случае жалость. Они мелкие, смешные существа, погрязшие по уши в своих мелочных проблемах. Герберт Уэллс замечательно написал об этом в «Пище богов». Мы — лилипуты, карлики, пигмеи, занятые ничтожнейшими делами и ненавидящие все великое и настоящее.
Не понимаю этого слезливого христианского тезиса — любить людей. Мне гораздо ближе буддизм, который ко всем относится с умиротворяющим равнодушием. Каждый сам выбирает свою меру страданий и счастья, и это не стоит ни восхищения, ни сочувствия. Любить людей — настолько же нелепый призыв, как требование любить детей. Юные представители рода человеческого бывают совершенно отвратительными, невыносимыми созданиями, жестокими и хитрыми. Причем их хитрость и жестокость гораздо опаснее взрослой, потому что дети — более искусные актеры, они ловко прячут свою корысть под маской наивности. Даже эти маленькие уличные волчата, готовые загрызть любого, кто ступит на их территорию. Когда они выпрашивают у тебя «рублик на хлеб», глазки у них очень жалостливые, и раньше я покупалась на этот слезливый взгляд Козетты. Пока не увидела, что на выпрошенные «рублики» они покупают совсем не хлеб и даже не пирожные и лимонад, а клей «Момент» и сигареты.
Так что людей я не люблю — ни больших, ни маленьких. Однако некоторые экземпляры рода хомо сапиенс до сих пор вызывают у меня странную смесь нежности и уважения. Не смогла вытравить из себя это чувство.
Например, мой братец. Он, пожалуй, единственный человек, в чьих глазах я боюсь себя уронить. Немалый стимул, чтобы поддерживать свое существование.
Или Матвей. Порой он безумно раздражает меня своей самонадеянностью. Всегда и везде он якобы знает, как нужно поступать, как будет правильнее, быстрее, эффективнее. Но есть у Матвея то качество, за которое я многое могу простить. Он всегда говорит мне правду. Причем в глаза, что осилит не каждый.
Другой человек — Илья Горбовский. До недавнего времени я обращала на него внимания не больше, а если честно, то и меньше, чем на Татьяну, Катю или Елену Егоровну. Последние дни меня угнетает его обожающий и преданный взгляд. Взгляд из-под серого ореола. Но у Ильи есть неоспоримое достоинство — он умеет краснеть. Большинство мужчин с возрастом теряют это замечательное свойство, и оно в моих глазах является явным признаком неординарности человека.
Но сейчас я думала не об Илье.
Собственно, этот разговор я начала, чтобы рассказать о Насте Филипповой, нашей новой сотруднице, точнее, стажерке. Издательство расширяет рамки своей деятельности и увеличивает штат. Так нам сказала Иляна Сергеевна, представляя Анастасию.
Девушка стояла рядом с нашей Юной Начальницей, обхватив себя руками, слегка розовая от смущения.
Я редко обращаю внимание на глаза людей, но Настин взгляд меня поразил. Светло-серые, почти прозрачные глаза смотрели так, словно она искренне верила, что в этом душном, переполненном людьми и компьютерами офисе ее ждет лучшая работа и лучший коллектив на свете.
Когда я увидела этот взгляд, первая моя мысль была: «Интересно, сколько лет этому рослому ребенку?»
