Домой я возвращаюсь уже поздним вечером, уставшая как скотина. А на коврике перед дверью лежит перевязанная алой лентой подарочная упаковка.
В прихожей я не разуваюсь, лишь бросаю на пол рюкзачок, рассматривая неожиданную находку.
— Леля, ты не должна брать ее в руки, — говорю я себе, охватив коробку обеими ладонями.
— Леля, лучше вообще не открывать, — вопит внутренний голос в тот момент, когда бант уже развязан.
— Леля, ты терпеть не можешь такое барахло, — бухтит вкус, напоминающий, что он предпочитает минимализм и отсутствие различных вычурных пылесборников, а пальцы бережно обводят изящную фигурку русалочки, обвивающей хвостом перламутровую раковину с замочком.
— Леля, это вульгарно и пОшло. Все вот эти вот подарки после первой ночи... — морщится гордость, пока я с восторгом рассматриваю тонкую цепочку с изящной подвеской в форме сердечка, в центре которого нежно мерцает розовая каплевидная жемчужина.
— Леля, это надо немедленно отдать дарителю. Пусть жену свою радует, — припечатывает совесть, а руки тем временем застегивают замочек на шее.
Я твердо уверена, что это подарок от Данила. Точно так же я уверена в том, что в эту самую секунду он где-то рядом. Где-то буквально в двух шагах от меня.
И я кидаюсь ко входной двери, выглядываю в глазок, а потом распахиваю ее.
— Привет. Ты не отвечала на смс.
— Прости. Сегодня жуткий день на работе. Ты почему не спишь так поздно?
— Не спится. Не хватает вроде как чего-то.
— Зайдешь?
— Нет.
— Почему?
— Потому что не смогу уйти.
— Ну так и не уходи, я не гоню.
— У меня самолет в пять утра.
— Далеко собрался?
— В Москву, в командировку. На пару дней.
— Позвонишь, как вернешься?
— А ты ответишь на звонок?
— Теперь обязательно отвечу. Я в отпуске с завтрашнего дня. На целую неделю. И вообще увольняюсь из «ФастПойнта». Вместе со Стивом.
— Я в курсе.
— Даже и не знаю, нравится мне, что в нашем маленьком городке новости разлетаются так быстро, или нет.
— Ну, определенные новости в определенных кругах становятся известны практически сразу же. Ты уверена?
— В чем?
— В своем решении по поводу работы.
— Прости, с чего такой вопрос? — я невольно хмурюсь, поскольку действительно не совсем понимаю, почему Данил задает мне его.
— Ты поселишься в офисе.
— И что с того? У меня ни семьи, ни детей. К родителям я на выходных только езжу, кошку кормить не надо, собаку выгуливать не требуется, ибо их у меня нет. Почему бы и не пожить в просторном здании в центре города?
— А на меня у тебя время останется?
— А это смотря на что. И как часто… — я прикусываю нижнюю губу и невольно облизываю ее. Потому что… Да ну хватит уже на пороге пикироваться.
Его губы мягкие и твердые одновременно. Его дыхание чуть отдает коньяком и сумасшествием. Его руки держат мое лицо так нежно и бережно, что я не могу придумать ни одной причины отказаться от еще одной безумной ночи. И не хочу ее придумывать. Зачем? Есть только здесь и сейчас. Все разумные доводы были «до» вчерашней ночи и появятся «после». После того, как я верну его хорошей девочке-жене. А здесь и сейчас я пью его поцелуй, впитываю его живительную силу, как измученный засухой цветок пьет первые капли летнего дождя. Его грозовые глаза вспыхивают яркими желтыми всполохами, словно молнии пробивают свинцовые тучи. Он сам шторм и ураган для моей души, а мое тело хочет снова утонуть в нем.
— На то, чтобы быть в тебе. Двадцать пять часов в сутки восемь дней в неделю.
— Не сотрешься? — мурлычу я в мужские губы.
— Поверь, я мечтаю стереться вот так. Ты просто не представляешь, насколько я этого хочу.
— Но?
— Но есть «но», много «но». Пока есть. Но я с ними разберусь. Да еще самолет этот дурацкий. Не проспать бы...
— В пять утра? — я беру его руку и кладу ее на подвеску, отмечая, что мужские пальцы подрагивают.
Он нежно оглаживает кулон, задевая голую кожу и посылая крохотные искры-разряды желания, что прошивают мое тело мощнейшим «надо-немедленно-трахнуть-этого-самца» импульсом.
— До пяти утра еще уйма времени, — шепчу я ему в самое ухо и с восторгом слышу низкий утробный хрип. — И мы можем даже не ложиться.
Глава 10
— Ведьма, — горячечный шепот в ухо. А нетерпеливые руки уже сминают грудь, что сама рвется в жесткий захват, желает его, жаждет его обладания ею. Мною.
— Сирена морская. — Ткань жалобно потрескивает, трусливо сдаваясь стихийному напору, а щеку обжигает трение дневной щетины.
— Дурманишь. Затягиваешь. Пьянишь крепче любого виски. — Его ладони уже под моими ягодицами, приподнимают, бесцеремонно притирая к вздыбленной ширинке.
Я обхватываю его талию ногами, впиваясь в рот, затыкая его, занимая более важными вещами, чем бормотание каких-то глупостей. Мне твой язык нужен не для этого, парень-гроза.
— В душ, — приказываю я. И он, спотыкаясь на плохо знакомых поворотах, заносит меня в ванную, сдирая по дороге ненужные, мешающие тряпки. Они, скорее всего, не переживут сегодняшнего нашего штормового столкновения, но наплевать на них. Я на ощупь открываю кран, и в мужскую спину бьет струя холодной воды. Дан мощно вздрагивает, но только шипит, лишь крепче сжимая меня и разворачиваясь так, чтобы не подставить случайно под неотрегулированную воду.
— Прости, нечаянно, — не могу сдержать шальную улыбку.
— Все равно не отпускает. — Его глаза под отяжелевшими веками почти черные. И только редкие молнии мелькают в этой затягивающей бездне. В той самой, в которой я готова пропасть без следа и сожалений. Сегодня, пусть только сегодня. Еще один «здесь и сейчас» раз. — Холодный душ мне не помеха. Не жди пощады, женщина.
— Боялась, — оскаливаюсь я коварно и обхватываю тяжелый пульсирующий член. Он ложится в мою руку так, словно они выточены друг под друга, а Данил от этого прикосновения запрокидывает голову, не обращая внимания на заливающую лицо воду, и хрипло, с посвистом выдыхает.
Обожаю наблюдать за выражением некоторой беспомощности на мужском лице в этот момент. То самое ощущение собственной полной и безграничной власти над тем, кто столь неосмотрительно вручил в твои руки свою самую большую драгоценность. Да, именно так. Никакое состояние, никакие банковские вклады, никакие принадлежащие самцу заводы, газеты и пароходы не подвинут в рейтинге его сущность, его центр вселенной, его собственное божество, манипулирующее мужским сознанием и контролирующее его поведение. Поэтому та, что держит мужика за яйца в буквальном смысле этого слова, становится в этот момент его Госпожой.
Я опускаюсь на колени перед ним, не позволяя нашим взглядам расцепиться.
Удивительное дело. Казалось бы, он смотрит сверху вниз, он довлеет массой своего тела надо мной, я у его ног. Но его взгляд умоляет, и в моих силах прямо сейчас вознести его на вершину удовольствия или лишь подразнить, продинамить, поманить обещанием рая и захлопнуть двери перед носом.
Самолет, говоришь, в пять утра?
Ты у меня сейчас прямо так полетишь.
— Нет, — вдруг хрипит он и словно подломленный резко опускается рядом. — Не хочу так.
Какого?.. Что значит «не хочу»?
— Только баш на баш, сирена. Ты мне, я тебе. Одновременно.
Он подрывает меня вверх, хватает, не глядя, гель для душа, поливая меня тягучей жидкостью прямо из бутылочки, быстро взбивает пену руками, так же быстро споласкивает под душем, заодно смывая пышные хлопья с себя, выскакивает из кабинки, встряхнув головой, как намокший под ливнем пес, заворачивает меня в банное полотенце и тащит в спальню, умудряясь хлопнуть рукой по выключателю. Ты смотри, и ведь запомнил дорогу с первой ночи.
На кровать он меня буквально вытряхивает, как наворованное добро из мешка.
Я оказываюсь на спине с раскинутыми руками, упираясь ступнями ему в плечи, и чувствую горячее дыхание на лодыжках, от которого весь загривок дыбом, точно я зверь, а не человек. Он медленно проводит руками по моим ногам, оставляя пылающую фантомную дорожку его прикосновений, и разводит колени. Я полностью раскрыта перед его жадным, потемневшим взглядом.
