В смысле?
— Что в данной ситуации могут придумать мои работодатели?
— Ну, заграничный счёт ты уже открываешь.
— А ещё?
— Да откуда мне знать? Это ведь не моя тема.
— Я привыкла считать, что когда люди о чём-то говорят с такой уверенностью, как ты, их мнение действительно экспертно.
— Нет. Тут я не могу дать экспертизу. Я не в курсе дел благотворительных фондов…
— Да, но это не мешает тебе раздавать советы и упрекать.
— Никого я не упрекал!
— Упрекал! В том, что в фонде недостаточно стараются, чтобы найти выход из ситуации.
— Да не говорил я такого!
— Это само собой подразумевалось.
— Господи, я и забыл, какие бабы мастерицы додумывать!
— Ну вот! Теперь я ещё и баба.
— Но ведь не мужик! Да что с тобой не так?! — рассвирепел Илья.
С ней не так?! Агата глубоко вздохнула, снова и снова повторяя про себя этот вопрос наравне с другим — может, она и впрямь перегнула палку? Время нервное, все напряжены. Накал такой, что воздух потрескивает.
— Извини. Я, наверное, неправа. Мне жаль.
Они как раз входили в гостиницу.
— Да подожди! Ты куда?
— К себе. Придумывать какие-то новые варианты, — пробормотала, так и не остановившись.
— Попробуйте собирать пожертвования через крипту! Пока ещё есть такая возможность.
— Мы об этом думали. — Агата остановилась.
— И что?
— Нет нормальной правовой базы, вот что. Пока ждём каких-либо разъяснений.
— Пока вы их дождётесь, нам и доступ к крипте перекроют! — крикнул Илья ей вслед.
Этот риск Агата осознавала. Как осознавала и то, что иного выхода у них просто нет. Она не могла дать даже формальный повод для закрытия фонда. Одно дело, если вдруг они не найдут финансирование, и совсем другое — если их закроют волевым решением властей. В первом случае они бы смогли побороться за своё существование, а во втором — были абсолютно бессильны.
— Спокойной ночи, Илья. Спасибо за приятный вечер.
Агата вернулась в номер, без сил опустилась на кровать. Был тут и стул, но до него ещё нужно было добраться. Ну, вот зачем они эту тему подняли? Всё же было так хорошо! У неё впервые появилась надежда. Какое-то второе дыхание, что ли…
Бабуля… Как же плохо, что ты ушла! И хорошо… хорошо, что ты этого всего не видишь. Иногда Агата пыталась представить реакцию бабушки на текущие события и… В общем, она действительно радовалась, что бабулю бог прибрал аккурат за неделю до них. Будто в милость за всё хорошее, что бабуля делала в своей жизни, он избавил её от необходимости наблюдать за тем, что все её старания, весь тот вклад, что она привнесла своим искусством (бабуля была знаменитейшим документалистом), своей общественной деятельностью, своими лекциями и трудами не помогли избежать самого страшного.
Телефон зазвонил, когда Агата совсем расклеилась.
— Да, пап, привет. Как дела?
— Это ты у меня спрашиваешь? Нет, вы только подумайте! Я, между прочим, дома сижу, это ты у нас усвистела — и ни слуху ни духу.
— Да что со мной будет?
— Ну, мало ли. Может, там тебя уже в ковёр спеленали и утащили в горы.
— Это ты о традициях Кавказа говоришь, папа, — засмеялась Агата. — А я в Средней Азии.
— Ну, ты давай ещё отцу лекцию прочитай. По географии. Меня, между прочим, побольше тебя жизнь по земле помотала.
Это да. Отец Агаты был мировой звездой. На его балет в своё время приходили посмотреть представители королевских фамилий, два американских президента, британский премьер и другие известные и влиятельные политики и бизнесмены. На закате Союза отец действительно объездил со спектаклями, считай, весь земной шар. Узнаваемый и обласканный публикой, он мог позволить себе работать или по желанию жить на пенсии в любой стране мира, но остался здесь. А вот недавно сказал, что впервые об этом жалеет.
— Ладно, ладно. У меня всё хорошо. Поела, прогулялась.
— В Большом не была?
— Пап, мне тут не до театров.
— Понимаю. Но что поделать — тоска… Я там танцевал… Постой, Оливка, напомни, что я танцевал в Ташкенте?
Это маму папа так звал. Оливкой… От совсем не славянского имени Оливия.
— Дон Кихота! Ну, точно ведь. У меня была партия Базиля, и я впервые тогда исполнил двойные пируэты en dedans с выходом в арабеск… — предался воспоминаниям отец и тут же, уже не для Агаты, добавил: — Это я с Агаточкой говорю, Оливка. Ругаю, что она нам не отзвонилась.
С родителями Агате страшно повезло. Те так любили её и друг друга, что росла она будто в продолжении сказок о принце и принцессе, которые обычно заканчивались свадьбой. Агата каждый раз удивлялась, почему принято именно так. В конце концов, всё самое интересное начиналось позже. За кадром оставались поездки к морю и они — босоногие, загоревшие дочерна… Или дача. Настоящая дровяная печь, аромат дыма, обрядившиеся в золото берёзы и пёстрые звёзды астр. Или Новый год. Ель, мандарины, фильмы. Вкус снега, налипшего на шерстяные варежки. Кусачий мороз, белые заснеженные избы, кружевные узоры на стёклах. И музыка. Всегда музыка. Рахманинов. Или тот же Чайковский. Шостакович, Скрябин. И, прости господи, «Руки вверх!». Потому что родители ничего против вкусов дочери не имели. Понимали, что у каждого поколения свои кумиры. А в веках… в веках — Рахманинов и Чайковский.
— Ты до бабушкиных сороковин успеешь вернуться?
— Да, у меня билет назад на послезавтра.
— Эх… Ничего ведь не увидишь!
— Я заказала экскурсию. Завтра, если удастся справиться быстро, как нам обещали, поеду.
— Может, и в Большой зайдёшь.
— Может, и зайду.
— Привет передавай.
— Кому, пап? — усмехнулась Агата.
— Стенам. Они всё помнят.
— Ну, если только стенам…
— А ещё у меня были там знакомые… но все контакты растерял. Голубая записная книжка, помнишь, Оливка? Так ведь не найду её, куда только запропастилась?..
Поболтав с отцом ещё немного, Агата отключилась. Встала, чтобы принять душ — холодный, как сердце взбаламутившего её пижона.
Илья с силой затянулся. Вообще он не курил, но тут то ли воздух был такой, то ли чёрт его знает — прям захотелось. Чтобы успокоиться, да и просто насладиться горьким дымом, наполняющим рот. Тот
