что подарила бабушка.
— Даже ей не скажешь, где ты сейчас?
— Скажу. В свое время.
— Костя... Костя весь вечер у нас просидел. Может, прекратишь его мучить? Лена тоже в недоумении. За что ты так обошлась с ее сыном?..
— Пока, мам.
Отключаюсь и отшвыриваю телефон на диван. В груди буйным цветом расцветает вина, дыхание распадается на поверхностные вздохи. Костя так убедителен в своей непогрешимости, что сомневаться в себе начинаю даже я...
Влезаю в черные скинни и серый свитер, беру рюкзак и спускаюсь на улицу: необходимо проветрить мозги. Крокодильи слезы Кости — игра на публику. Он знает, что мама расскажет мне о них. И знает, что я отреагирую.
И я ненавижу себя за то, что не могу перегрызть опостылевший, истрепанный, но все еще крепкий поводок.
Уютная улочка, поросшая старыми кленами, плутает между кирпичными пятиэтажками с голубятнями на крышах. Тут до слез спокойно и уютно, но мне не хватает нависающих над головой высоток и шумного, продуваемого сквозняками метро — символов насилия над сущностью человека.
Попытка связаться с Кнопкой опять ни к чему не приводит, и смутная тревога холодком пробирается за шиворот.
Готовится к началу учебного года? Но мы договорились вместе пройтись по магазинам... Уловила мой слишком пристальный интерес к ее другу?.. Тогда справедливо. У нее действительно есть повод мне не отвечать.
Сверяюсь с навигатором, на ходу запрыгиваю в тронувшуюся маршрутку и еду в торговый центр.
***
Местные магазины почти не отличаются от тех, что мы с мамой посещали по выходным: похожий ассортимент, одинаковые марки, только цены отчего-то ощутимо выше.
Мысленно благодарю бабушку за подаренные на день рождения деньги, приношу в примерочную целую охапку вещей — ярких, крутых, небанальных, — и вечность кручусь перед зеркалом. Мне нравятся все, к тому же за шторкой нет Кости — не нужно будет отбиваться от его авторитетного мнения. Но выбрать приходится только те, что прикрывают уродливый розовый шрам.
Я ем на фудкорте перченые крылышки, с особенным удовольствием вытираю руки о джинсы, допиваю колу и, подхватив бумажные пакеты, бегу к выходу и ныряю в теплое нутро маршрутки. Снаружи сплошной стеной стоит ливень, мелькают размытые фары авто и огни фонарей.
Стряхнув с волос холодные капли, плюхаюсь на жесткое сиденье возле печки и достаю телефон.
Кнопка по-прежнему не берет трубку, в сети ее тоже нет. Зато со страницы ребят на меня взирают ясные серые глаза Влада, и я словно лечу на качелях над пропастью...
Но, глубоко вдохнув, внезапно осознаю, что он слишком бледный, криво ухмыляется рассеченной губой, а его подбородок испачкан кровью.
Под фото странная подпись: «А вот и возмездие. Прощайте, ребята», и тысячи комментариев:
«Она умерла из-за тебя».
«Позер».
«Конченая мразь».
«Вспомни, как она утирала тебе сопли, а ты постоянно ее динамил».
«А про Ульяну ты еще не забыл?»
С закрепленного поста улыбается Дина, перечеркнутая черной траурной ленточкой.
«Наша любимая сестра и подруга Дина трагически погибла. ДТП. Прощание состоится 2 сентября в кругу родных и самых близких друзей».
Вечная память, Кнопка. Ты навсегда в наших сердцах».
Я чувствую приближение липкого, одуряющего бессилия, перед глазами взвивается рой мелких мушек. Глупо и долго-долго пялюсь на нее, всхлипываю, отворачиваюсь к окну и беззвучно и горько рыдаю.
Мы не успели стать лучшими подругами — я стрессовала, нервничала, боялась не успеть скрыть следы нашего общения... и толком ничего не узнала о ней.
Она была одинокой. Гордилась братом. Безответно любила...
А еще она спасла мою жизнь.
***
«...После тебя закончится моя жизнь...»
Спутанное сознание внезапно возвращает мне зрение, а с ним — сколотую кафельную плитку в грязных мыльных потеках, черную плесень на потолке и тошнотворно грязную, порыжевшую ванну, ежедневно принимающую двадцать человеческих тел. На ее краю пристроились мои ноги в видавших виды вэнсах и клетчатых штанах.
Я лежу в остывающей воде, и толстовка пузырем плавает в ржавой мути.
«...Надо бы сказать деду, что кровь у нас ни хрена не голубая...»
В дверь кто-то осторожно скребется, соседка из девятой комнаты конфузливо интересуется:
— Все еще занято? Там кто?
— Владик там засел, теть Валь. Давно уже. Воду льет, а Князь три месяца за коммуналку не платит.
Раздается настойчивый стук.
— Владюша!
«...Стук раздался, но слышнее, чем звучал он до того.
«Верно, что-нибудь сломилось, что-нибудь пошевелилось,
Там, за ставнями, забилось у окошка моего,
Это — ветер, — усмирю я трепет сердца моего,
— Ветер — больше ничего...»
— Владюша! Открывай!
«...А вот хрен вам…»
— Владюша!
«...Какой я вам «владюша»…»
— Юль, отца зови. Живо!
Топот Юльки и причитания тети Вали прерывает густой бас:
— Влад! Открывай, придурок мелкий!
Сосед сегодня не на дежурстве. Мне «везет», впрочем, как всегда.
— Раз, два, три!
Дверь с чудовищным грохотом слетает с хлипких петель и осыпает пол вековой трухой.
— Владюша, ты что же это, а?!! — воет соседка. — Кто-нибудь, позвоните его матери!
«...Не надо матери... »
— Расступитесь! Юлька, тащи жгуты! — командует сосед.
К счастью, я снова отключаюсь.
***
— Очнулся, идиот? — из света в конце тоннеля материализуется круглое румяное лицо Юльки. Судя по знакомым выцветшим обоям и годами не мытой хрустальной люстре, торчащей из середины потолка, я заново родился в комнате соседей из седьмой.
— Какого хрена, Юлия? Затащила-таки меня в свою кровать? — хриплю я и не узнаю голос. Юлька злобно прищуривается:
— Ага, мечтай! Если бы не папа, над тобой бы сейчас уже ржал судмедэксперт.
Приподнимаюсь на локтях, и чудовищный «вертолет» заваливает меня обратно на подушку. Я морщусь:
— И почему он бы ржал?
— Потому что не нашел бы в твоей тупой башке мозгов!
Превозмогая дикую боль в запястье, накрываю рукой глаза.
— Ох, Юля. Отчего-то очень многие с тобой солидарны.
— Это факт. Просто смирись, Влад. И давай сюда свою граблю, — она осторожно разматывает бинт, щедро льет на раны перекись водорода и, словно заклинание, приговаривает: — Красота. Ну красота, правда же? Мы швы наложили. Хорошо, что сухожилия целы, а то как бы ты свой брэйк танцевал?
В душе черными крыльями хлопает ворон, но слабость выталкивает меня из пучины скорби обратно в невыносимо солнечное утро.
Только такой придурок, как я, мог надумать вскрываться, когда сосед, работающий врачом на скорой, и его дочь – медсестра хирургического отделения, были дома.
Если бы
