– Ч-что нес-справедливо?
Заикание в присутствии Люка – очередной симптом. К логопеду записаться Пенни тоже
планировала, но и это не сложилось. Видимо, в прошлой жизни она была настолько смелой и решительной, что на эту не осталось и грамма уверенности в себе.
– Ну, я к тебе прихожу, а ты ко мне никогда.
– Я п-прихожу. Постоянно п-прихожу. Через дверь.
– Да, и с разрешения моей мамы. Ох, Пеннипони. – Люк сграбастал ее одной рукой и прижал к себе. Из-за холодной куртки Пенни покрылась мурашками, особенно обнаженная полоска живота между майкой и шортами. – Однажды я дождусь, и ты все‑таки нарушишь правила, заявившись ко мне через окно посреди ночи. В тебе пропал дух авантюризма!
– Я бы, м-может, и за-залезла, да боюсь застать у тебя в спальне… кого‑нибудь.
– Никого, кроме тебя, в моей спальне не бывает.
И снова этот убийственно серьезный тон. Что бы он значил? Что девушка его мечты не приходит в его комнату? Знать бы еще, кто эта незнакомка.
От мыслей о возлюбленной Люка Пенни поежилась сильнее, чем от холода.
– Одевайся, или я сам тебя одену. Чего тебе бояться? Ты же со мной!
Пенни пару минут стояла, постукивая мыском по полу, прежде чем покорилась пристальном взгляду Люка, который, если чего‑то сильно хотел, просто не понимал слова «нет». Или это она сама его разбаловала?
– Ладно. Но если окажется, что там что‑то…
незаконное, или мне станет некомфортно…
– Твой комфорт превыше всего. Конечно, мы сразу оттуда уедем. За кого ты меня принимаешь?
Я никогда тебя не подводил.
«Кроме того случая, когда не влюбился», – с грустью подумала Пенни и стала доставать одежду.
– Ты не выйдешь, пока я переодеваюсь? – Она застыла с брюками и свитером в руках.
– Э-э… а…
Он рассмеялся, кивая ей, – мол, как я мог не догадаться сам, и ломанулся было в сторону двери, но Пенни тут же на него зашипела:
– Как ты им это объяснишь?
– Э-э, о’кей. Я в ванной. Подожду.
Люк кивнул на маленькую ванную комнату, смежную со спальней, но Пенни пихнула его на кровать и пошла в ванную сама. Уже почти собравшись, она столкнулась с новой проблемой.
– Куртка.
– У меня в машине куртка моей кузины Люси, она оставила ее у нас дома пару лет назад. Невесть что, но, кажется, теплая. До машины добежишь в моей. – И, не дожидаясь возражений, он закутал Пенни в свою огромную куртку.
– Ты похожа на семилетку, – улыбнулся Люк, обхватив голову Пенни руками, и она уставилась на него в ужасе.
Именно такой жест делали парни в фильмах, прежде чем целовали девушек, но Люк только тяжело
вздохнул, потрепал Пенни по волосам и подтолкнул к распахнутому окну:
– Давай! Смелее!
– Люк, я боюсь высоты.
Спальня располагалась на втором этаже, под не была прачечная, поэтому никто никогда не засекал Люка за проникновением. Спрятанные под плющом скобы тоже оставались незамеченными, чем Люк успешно пользовался. Он нашел одну такую скобу еще в двенадцать; это было первое лето их дружбы. Вторую стащил в гараже у отца и незаметно вбил позже. Потом появилась третья.
В качестве стартовой площадки он использовал раскидистое дерево, на которое легко мог запрыгнуть, а потом спрыгнуть, но Пенни уступала ем в росте целых пятнадцать дюймов, и это было действительно слишком много, учитывая, что ее рост едва достигал пяти футов.
– Я переломаю ноги.
– Я тебя поймаю.
– Врешь. Я непременно…
– Ради всего святого, Понни, тебе еще учиться пробираться в мое окно, а оно куда выше твоего.
Пенни вздохнула и позволила Люку спуститься первым. Она следила за тем, как его руки ловко перебирают скобы – всего три, под самым карнизом. Потом он перепрыгнул на ветку отточенным за шесть лет движением, прошел по ней к стволу, где было пониже. Повис на руках, раскачался
и спрыгнул. И вот он уже превратился в темны силуэт на фоне белого снега.
– Иди ко мне, Пенни-пони, не то я тут замерзну в одиночестве!
Пенни выдохнула, зажмурилась и сделала первый шаг. Скобы действительно были удобными.
Для папы станет сюрпризом испорченный фасад дома, и кое‑кому не поздоровится. Люк отлично справился, обезопасив свои путешествия в спальню подруги. Первая скоба, вторая, третья. Пенни нашарила ногой ветку дерева, и она угрожающе качнулась.
– Люк, я не смогу, – прошептала она.
– Давай, малыш, все получится, я тут. – Голос Люка доносился будто издалека, хотя это было не так. – Я поймаю тебя даже с такой высоты. Брось, это не так уж много. Ты же самая храбрая пони во всем Деполе.
Пенни закатила глаза и фыркнула. В Деполе помимо нее был всего один пони – в городском зоопарке, и быть смелее этого старика ничего не стоило.
– Если я умру, заберу тебя с собой, Лукас Уилсон, – пробормотала Пенни, встала на ветку, пошатнулась, но удержалась.
– Давай, малыш. Я готов ловить тебя в любую секунду.
Мало того что ноги дрожали, теперь еще и сердце от этих нежных слов забилось, как у воробья.
«Люк, черт бы его побрал, Уилсон».
– Тогда лови, – взвизгнула Пенни, когда поняла, что порыв ветра ее неминуемо свалит.
Раз – и она уже в руках Люка. Он поймал Пенни так легко, будто она ничего не весила. Сердце колотилось на грани тахикардии, ни одного вдоха сделать было невозможно. Люк дрожал от холода, щеки раскраснелись, изо рта вырывались клубы пара, касаясь макушки Пенни. Ей казалось, что мир замер на мгновение и снежинки перестали падать, зависнув в воздухе. Даже гирлянда, украшающая карнизы, перестала мигать. Магия. И виновник ее – один волшебник с коньками и коньяком.
– Ты как? – шепнул он ей куда‑то в щеку.
Адреналин сменился невероятной нежностью и желанием поцеловать Люка. Ну по крайней мере в лоб. Или в нос. Да куда угодно.
– Не верю, что родители ничего не замечали все шесть лет, – очень тихо ответила Пенни, с трудом переводя дух.
– Однажды мы их непременно спросим. А теперь пошли покорять каток.
– Не поставишь меня на землю?
– Нет, так теплее. Ну ты и жестокая, Пенелопа Пони Уилсон! Я же умру от переохлаждения. Давай покрепче обнимай меня за шею и спасай от ангины.
Пенни хмуро уставилась на Люка. Уилсон? Кажется, он уже заболел и явно в бреду.
* * *
Осень в Деполе начиналась всегда одинаково.
Сначала дождь, не прекращающийся почти полтора месяца. Потом снег, выпадавший обычно крупными, словно любимые хрустящие завтраки Кэтрин, хлопьями. А там и Новый год не за горами.
Деполе был маленьким городком, не более десяти тысяч жителей. Их район – классический двухэтажный пригород с аккуратно подстриженными лужайками и гирляндами на фасадах. Почти никто не дожидался декабря, и уже ко Дню благодарения улица переливалась цветными огоньками. Лишь один дом оставался темным пятном – ее собственный.
Припарковавшись, Кэтрин огляделась: не стриженный с осени газон, заваленный желтыми листьями, укрытыми одеялом из снега; проржавевший мангал, раскрытой решетчатой пастью будто умолявший спасти его; шланг, кем‑то свернуты кольцами и брошенный к стене дома, словно дохлый удав, да живая изгородь из самшита – единственная в этом месте все еще не сдавшаяся обстоятельствам, пусть кривая и нестриженая, но пытающаяся бороться и как‑то жить на краю этого садового безумия. Иногда Кэт казалось, что она сама как тот самшитовый куст. Борется, борется, сама не зная, придет ли когда‑то этой борьбе конец.
– Мам, я дома! – крикнула Кэтрин, бросив ключи в металлическую вазочку у входа, чтобы
они зазвенели. Окинула взглядом свое отражение в зеркале прихожей и изобразила на лице улыбку.
Нужно.
В одном из ее ежедневников был законспектирован целый список рекомендаций, как именно она должна себя вести, чтобы помочь маме. «Депрессия – это не прихоть, это болезнь. А значит, относиться к человеку нужно как к тому, кому требуется помощь».
Хлопнула задняя дверь, мягко заскрипела сетка, а затем раздался топот кошачьих лап по стертом временем паркету. В комнату вбежал Тоби и тут же принялся тереться о ноги Кэтрин.
