Не должно меня волновать, с кем она крутит шашни. Перезвонила ли этому Роме? Или он ждал ее дома? Блядь.
Не думать об этом. Просто не думать.
В конце концов, Алиса имеет полное право на личную жизнь.
Остаток вечера провожу в зале в спарринге с грушей.
Пацанов решил не тревожить, боюсь, они не обрадовались бы перспективе помочь мне сбросить пар на матах. Это и к лучшему. Я в таком состоянии, что наломать дров могу.
А мне сейчас это не нужно. Я слишком долго шел к своей цели.
После того как Алиса исчезла, многое изменилось.
Продал тачку, сломал челюсти двум своим друзьям, ушел из универа, разорвал помолвку с Фирсовой и, послав всех на хер, съехал с квартиры матери на съемную и на какой-то период залег на дно.
Хуево было пиздец.
От самого себя и от понимания, что по факту никому я оказался не нужен. Стоило только уйти с радаров.
Изредка я листал ленты соцсетей, понимая, что жизнь у парней осталась прежней и мое отсутствие не сыграло никакой роли.
Сначала было как-то не по себе, ревностно, что, кроме пары пропущенных звонков от Смайла, особо-то никто и не задумался, куда я пропал.
А потом и это перестало меня волновать. Появилось безразличие к собственной жизни.
Я был потерян. Не знал, с чего начать и стоит ли вообще начинать.
Каждый раз во сне, видя ее, вспоминал, каким был ублюдком.
А снилась она мне часто. Будто порчу на меня навела, наказав кошмарами с ее испуганными глазами, в которых был только ужас и отвращение ко мне.
Воротило настолько, что я разбил все зеркала в квартире, чтобы не видеть своего отражения.
Пытался ли я найти Алису? Нет.
Думал ли о ней? Постоянно, блядь.
Но не искал.
В какой-то момент даже возненавидел ее за то, что она взяла деньги моей матери и сбежала, даже не попробовав дать мне шанс все исправить.
В один из моих серых дней на пороге съемной хаты я столкнулся с мужчиной, который представился моим дядей.
Я практически не помнил его: виделись, когда мне было лет пять.
Он сообщил мне о смерти своего брата и моего биологического отца, а вместе с тем и номер счета, где хранились бабки от недвижимости в Америке, которую продал дядя и обменял на рубли.
Я был не в лучшем положении, чтобы отказываться от денег, но и прикасаться к ним было тошно.
То, что со мной сделал человек, считавшийся отцом, уже не исправят никакие деньги.
Я возненавидел его еще больше после того, как грубо обошелся с Алисой. Насилие. Вот единственное, что мне демонстрировал мой отец. И я презирал себя, понимая, что этим поступком лишь подтвердил, что я его сын.
Но что-то произошло, когда я узнал о его смерти.
Будто какой-то щелчок в груди переключил все мое подсознание, и я почувствовал себя свободным. По-настоящему.
Пускай мой рацион сузился с ресторанного меню до овсяной каши, яиц и пельменей, а пафосная тачка — на две беговые, но что-то произошло.
Я понял это, когда открыл объявления о поиске сотрудников, когда почувствовал вкус еды, пусть даже самой простой, когда проснулся и вышел на пробежку, а после записался в зал на районе. Что-то изменилось, и я не мог понять — что, но мне это нравилось.
Там же я познакомился с Расулом Магомедовичем, преподавателем самбо в одной спортивной школе, а впоследствии этот мужчина дал мне столько, сколько я не получал от родного отца. И никогда бы не получил.
Расул Магомедович рассмотрел во мне потенциал, а я не стал отказываться от его предложения по тренерству. Он помог мне зачислиться в универ благодаря своему знакомому, которым оказался отец Смайла. Мир тесен, чтоб его. На руку пошли и мои предыдущие достижения в спорте, так что я перевелся сразу на третий курс. И в итоге попал туда, где я есть.
Но все перевернулось к чертовой матери, когда я вышел в свет и старые знакомства снова начали всплывать в моей жизни. А потом я появился в том клубе и понял, насколько моя судьба коварная сука.
***
Наутро моя серость никуда не исчезает. Вместо того чтобы выйти с пацанами на пробежку, я продолжаю сидеть на кровати с телефоном в руках. Пишу уже пятый вариант сообщения Алисе, но снова стираю. Все не то.
Может, позвонить? Но что я ей скажу?
Закусив губу, медленно мотаю головой. Нет. Тоже не то. После вчерашней встречи, думаю, не стоит. К разговорам она не особо готова. И повода-то, сука, нет никакого позвать ее опять куда-то.
А вот это вот ее:
Всего хорошего тебе, Илай.
Это что, блядь, типа она простилась со мной?
Будто и не знала меня раньше. Знает же, что я упертый. Вот только теперь действовать нужно осторожнее. Чтобы не спугнуть. Без грубости и фанатизма.
Пишу очередное сообщение с предложением сходить поужинать, но снова стираю. Откажет. Интуиция, мать ее. Надо что-то другое. Но что?
Не хочется себя задвигать еще дальше, но и ждать очередной случайной встречи — бред.
Усмехаюсь. Глухо. Пиздец какой-то, мне сейчас надо на тренировку настраиваться, а не страдать хуйней.
Надо либо что-то написать, либо отпустить все к чертовой матери и жить дальше.
Не клеится у нас, может, и не стоит пытаться стучаться башкой в закрытые двери. Но при мысли забить и жить дальше что-то загорается в груди и дергает как воспаленный нерв. Забудешь ее, как же.
Топот приближается, и по характерному звуку я могу понять, что как минимум три человека бегут к моему кабинету.
Хотя кабинет — это громко сказано.
Бросаю взгляд на двери, прежде чем по ним начинают тарабанить, а потом в комнату вваливаются Хорошев, Покровский и Луговой. Эти трое — ходячие магниты для приключений на свои задницы.
— Илай Дамирович, ну вы где там? Долго еще ждать?
Толкаются в дверях.
— Опаздываете, Илай Дамирович.
Луговой бьет локтем в бок Покровского.
— Начальство не опаздывает, а приходит вовремя.
Вот же пиздюки.
Улыбки у всех до ушей. Щеки красные. Глаза горят.
Мне бы сейчас их заботы.
Усталая ухмылка кривит мои губы. К сожалению, сегодня я не могу ответить им тем же энтузиазмом.
Тяжелый вздох. Провожу рукой по лицу. Затем ерошу волосы и, так ничего и не напечатав, блокирую экран.
— Пацаны! Пацаны! — раздается из коридора, и парни тут же оглядываются. — Там драка!
Блядь. Вот тебе и доброе утро.
Не успеваю подняться, как святая троица тут же ломится на выход.
Я следом. Парни уже перепрыгивают через лестничный пролет, а я, заметив через окно на поляне столпотворение, перехожу на бег.
Уже слышу фамилию главного действующего лица:
— Алмазов! Давай! Выруби его!
Этот парень явно послан в наказание за все мои грехи. Потенциал шикарный, но дисциплина хромает на две ноги.
— Алмазов! Алмазов! — скандирует толпа.
С его физическими данными я уже представляю веселье противника.
Матерюсь под нос.
Только недовольных родителей мне и не хватало.
Толкаю двери и вырываюсь на улицу.
— А ну, разошлись! — рявкаю, и толпа пацанов тут же рассыпается в стороны, кроме двоих, которые скрутились в клубок.
За два шага дохожу до них и за шкирку оттаскиваю Алмазова, который в этот самый момент замахивается кулаком и бьет Соколова в нос. Блядь!
Отталкиваю Алмазова в сторону и подаю руку Соколову, вытирающему бегущую ручьем кровь. Рывком поднимаю его на ноги и обвожу всех столпившихся взглядом.
— Упор лежа приняли! Все! — рычу. — Живо!
Орава кучкуется, что-то ворчит под нос, но выполняет приказ. Раненый тоже, шмыгнув разбитым носом, опускается на четыре точки, но я останавливаю его.
— Соколов, к медичке иди.
Кивает и, прижав предплечье к носу, плетется прочь с поля боя.
— Вам особое приглашение нужно? — обращаюсь к притихшей троице.
— А мы-то за что? — возмущается Луговой. — Нас же даже здесь не было!
— Упор лежа, — киваю вниз. — Всех касается. А тебя, Алмазов, в первую очередь.
Недовольно смотрит на меня. Терпение испытывает, которого нет.
