моих волосах.
Удаляющаяся широкая спина мужчины в армейских берцах.
И осознание. Отец, который не обернулся, который вычеркнул себя из нашей жизни, подарил право на эту самую жизнь…
– Катрин, – крепкая рука сжимает мою ледяную дрожащую ладонь.
Обращаю растерянный взгляд на высокого блондина, сильного, жесткого. Мой. Надежный. Я научилась его понимать. С жеста, с взгляда.
У Димитрия есть душа. И как это ни странно, она наполнена светом, просто чтобы его увидеть, нужно пробиться через смог, скрывающий искру.
– Я справлюсь… все хорошо.
Принимает мой ответ. То, что привел меня к отцу, о многом говорит...
Тяжелую дверь открывают с противным лязгом, и я оказываюсь в помещении, которое разделено на две части прозрачной перегородкой, занимаю место, отведенное для посетителя.
Застываю и жду секунду, другую.
Дверь за стеклом также открывается, двое охранников с отсутствующими взглядами вводят в зал заключенного в оранжевой яркой робе, в кандалах, опоясывающих его по рукам и ногам.
Прирастаю к земле, хорошо, что сижу, не то упала бы.
Передо мной крепкий мужчина. Взрослый. Зрелый.
У него мощные плечи… про такие говорят – косая сажень в плечах.
Мой отец оставляет впечатление заряженного оружия, готового выстрелить в любую секунду. Он смотрит сразу мне в глаза.
Выбивает все чувства одним взглядом.
Кто он? Что пережил?
Что заставило его встать на путь, который, в конце концов, привел его в это здание?
Охранник что-то проговаривает боязливо, что ли, и отец коротко отвечает, а я замечаю, что он частично потерял мимику... Левая сторона застыла, навсегда оставив скорбную маску на лице, где уголок губ кривится вниз...
Дрожу и в глазах щиплет, когда смотрю в лицо мужчины с росчерком глубокого шрама, который идет от виска по прямой, затрагивает шею.
Такая атрофия мышц – это не инсульт. Ему порезали сухожилия и по неровным следам давно зарубцевавшейся раны я понимаю, что кромсали его даже не ножом...
Сердце сжимается в груди. Больно. Мне смотреть даже больно...
Этого шрама не было у отца, который остался в моем воспоминании.
– Па, мне Славик куклу сломал в саду, а еще он обзывался! Противный!
– Ничего, Катюша, мы сейчас тебе новую купим.
– А ты его поругаешь?
– Нет. Он ребенок и иногда пацанята задевают девочек, которые им нравятся.
– Да?
– Конечно.
– А если он не отстанет? Вот до самой старости!
– Вот когда подрастешь, тогда и посмотрю на мужика, который к моей доче попробует подойти с таким заходом...
– Будешь меня защищать от всяких Славиков?! – смеясь и с задором.
Вдруг серые глаза смотрят со всей серьезностью:
– Я всегда буду защищать вас, Катя. Всегда. Помни, моя девочка...
Страшно. Как же страшно вот так смотреть в глаза человеку, которого забыла...
И взгляд у него… Волчий, острый и такой знакомый…
Теперь понимаю, в кого же пошел братец. Словно Федьку вижу в зрелом возрасте, того Федора, которым брат мог стать, если бы не сильная рука Димитрия, направившего моего разгильдяя в нужное русло.
С отца снимают кандалы, или как эта железная удавка называется и он, отодвинув стул, садится прямо передо мной.
Молчим. Секунды летят. Я потерялась во времени и во взгляде профессионального убийцы.
Щеки становятся мокрыми, влага капает на руки, болезненно сцепленные в замок.
– Ты на нее похожа…
Раздается искаженный глубокий голос, связки тоже повредили и звук выходит надрывным.
Не понимаю почему, но я начинаю рыдать, тело трясет в судорогах боли и слез, которые становятся нескончаемым потоком, мешающим видеть человека, с которым меня разделяют пуленепробиваемое стекло и целая жизнь, прожитая без него…
Горячие ладони на моих плечах. Димитрий рывком поднимает меня и спиной впечатывает в каменную грудь, обнимает, заставляет успокоиться.
Отдает свой белоснежный платок, которым я вытираю слезы.
Вижу, как отец отслеживает этот жест и останавливает темные глаза на моем мужчине.
Они общаются без слов, бьются взглядами, я это просто понимаю, чувствую, и в глазах отца черная бездна, она разверзается и оттуда выходит тьма напополам с предупреждением.
Мой отец и мой муж. Игра в гляделки не длится долго. Наконец, мужчина за стеклом нарушает молчание:
– Сын отказался приходить?
Киваю.
– Федька... он сложный, как тайфун, от спокойствия до взрыва у него секунда, но однажды и он простит… придет. Я знаю.
– Моя кровь, – улыбается и эта улыбка – она зловещая, неправильная, странно видеть, когда у человека пол-лица остается неподвижным, а вторая половина приходит в движение…
– Я рад, что у тебя все хорошо, дочка.
Вновь переводит взгляд на меня и мне кажется, что я улавливаю эмоции отца в мою сторону, те крохи человечности, что все еще живут в этом человеке со своей не самой правильной судьбой.
Бог ему судья… А для меня он отец и…
– Ты скоро станешь дедом… папа, – простые слова слетают с губ, такое простое обращение, но на безэмоциональным лице проскальзывает судорога и я буквально ломаюсь внутренне, когда из здорового глаза непоколебимого мужчины падает слеза.
Только одна-единственная слезинка...
Я вижу, как она прокладывает мокрую дорогу и слетает, исчезая. И не скажешь, что видела подобное, ведь ничего в нем не поменялось. Ни одной эмоции, а я почувствовала, словно раскрылась навстречу его тьме, даря свой свет.
– Свидание окончено. Время истекло.
Металлический голос из динамика, прикрепленного к потолку, отдается в ушах грохотом, а может, это мое сердце, которое обрывается в груди и оплакивает судьбы отца и мамы…
Она его любила, сейчас понимаю это, и он… он тоже любил, иначе не оставил бы нас и не сел в тюрьму ради нашего с братом благополучия…
– Димитрий.
Проговаривает отец, глядя в глаза Каца, и мне кажется, что они опять общаются, смотрю в лицо своего мужа и замечаю, как хмурость в его взгляде исчезает и Кац скупо кивает.
Ему задали вопрос, а он ответил. Без слов. Мужчины друг друга поняли.
Дорога до машины как в тумане. Останавливаюсь у блестящей двери огромного внедорожника и прикрываю глаза. Нужно переварить все, что произошло со мной с того самого момента, как Димитрий Кац остановил свой изумрудный взгляд на мне в зале торжеств металлургического завода.
Кажется, с тех пор целая жизнь прошла.
Крепкая хватка на моем локте и разворот стремительный, быстрый, болезненный из-за того, что грудью влетаю в него.
Пальцы в волосах заставляют откинуть шею, обнажить свою уязвимость перед оголодавшим хищником.
Почему мне казалось, что у него взгляд холодный и пустой?!
Ведь это не так… я научилась видеть в этих нефритах
