струи. Веду по животу, размазывая сперму. Жду, когда Айдар выйдет, но он снова прижимается ко мне со спины. Накрывает мою кисть своей ладонью. Не помогает смывать. Просто придерживает. Я поворачиваю голову – он смотрит вниз. На живот. Смотрит и как будто не видит.
– Твой отец настойчиво просит о встрече.
Говорит, судя по взгляду, кафелю, а не мне. Меня тут же обжигает стыдом, страхом и злостью. Не хочу. Я ничего не хочу знать.
– И что ты? – Но спрашиваю, как он хотел бы услышать – прохладно-безразлично. Я же должна спокойно воспринимать то, что мой брат в СИЗО. Мы же верим в честное расследование…
Даже в голове не удается проговорить эти слова без желчи. Наум меня знатно отравил.
– Сейчас я встречаться ни с кем из твоих не намерен. Знай.
Айдар прижимается губами к виску. Снимает руку и отходит. Быстро споласкивается и оставляет меня в душевой одну.
Я все это время не двигалась. Просто следила. И только оставшись в одиночестве, снова делаю шаг к регуляторам напора и температуры. Возвращаю все на исходные.
Идеально горячие струи бьют по телу. А я не понимаю толком, почему при этом дрожу.
***
Изнутри меня съедают сомнения и страхи. Наверное, это самое лучшее время для решительных действий. Но я – не такая.
Сейчас со злой иронией думаю, что роль покорной женщины – не так уж плоха. За тебя всё решают. Твоя задача: смиряться. Это вызывает протест, но до поры до времени.
Моя пора настала. Сейчас решить должна я. А готовности – ноль.
Я действую по накатанной. Провожаю Айдара на работу, собираюсь и еду к маме. В такси в очередной раз прокручиваю злосчастный разговор с Наумом. Ужасно, но мне приходится признать, что в его версии происходящего меньше всего незаполненных брешей.
Правда, как всегда, находится где-то между тем, что говорят заинтересованные. Мой брат не святой, но и муж, получается, тоже…
Правда и судить не мне. Прикрываться справедливостью тоже. Наум прекрасно знал, на что давить. Мое главное желание – чтобы все были живы и здоровы. Очень женское. Трусливое. Но такая уж я уродилась. Мне не понять чужих амбиций, я могу их только принять.
Или нет.
Когда думаю, что Айдар готов пожертвовать Бекиром ради своих – трясет. Когда думаю, что Бекир сам виноват, что вляпался – тоже.
Выхожу из такси с еще более тяжелой головой, чем садилась. На плечах такой груз, что давит к земле. Делая каждый шаг – превозмогаю.
Я не готова принимать большие решения, это правда. Поэтому продолжаю делать маленькие шажочки в том, что точно умею. Проведу еще один день с мамой. Она во мне нуждается. Буду рядом.
Повторяю это про себя раз за разом, проходя от калитки до порога. Ступаю по лестнице тяжелым шагом. Звоню в дверь, потому что все равно чувствую себя здесь гостьей, но потом сама же открываю, не дожидаясь ответа.
Захожу в отчий дом и почти сразу замираю, холодея. Мне кажется, что слышу плач. Молюсь Аллаху, чтобы именно казалось. Я теперь его очень боюсь. Когда всхлипы повторяются, хочется развернуться и уйти. Сбежать еще и отсюда. Во мне нет сил на успокаивающие речи, но быстро беру себя в руки. Нет? Найду.
Делаю несколько энергичных шагов, смотрю сначала на кухню, потом в гостиную.
Мама сидит за обеденным столом, ее локти вжаты в столешницу, голова лежит на ладонях. Она снова плачет, качает головой, захлебывается.
Подхожу к ней, сжимаю кисти, разворачиваю к себе и приседаю.
– Что случилось, мам? Где папа? Почему ты плачешь, ну мам? – Мне тошно от того, что произношу с легкой претензией. Не могу скрыть раздражения. Хотя на самом деле я понятия не имею, как сложно быть на ее месте.
– К Бекиру поехал, кызым. Снова к Бекиру… Когда это закончится, Аллах? Ну когда?! – Мама несдержанно взывает к небу. Меня в центр груди больно колет ревность.
– Зачем? Нам же сказали, что каждый день ездить нет смысла…
Мои слова не успокаивают, а провоцируют на слезы сильнее.
Мама так и смотрит вверх. Ругается. Молит. Плачет.
– Мам… – Я окликаю, дергает руки. Встает и отходит от меня в угол комнаты.
Я остаюсь сидеть на корточках. Мне кажется, что если мама вот сейчас по новому кругу зайдет в рассказ о безгрешности брата – не выдержу, сорвусь и выскажу.
Она поворачивает голову. Я вижу, как сжимает губы и как раздуваются ноздри. Как будто злится. Как будто на меня. И справиться с эмоциями не может. Всхлипывает, зажимает рот рукой и качает головой.
– Ну мам… – Я прошу – мотает головой, ведет пальцами под глазами.
– Его ночью там побили, кызым. Нашего Бекира. Ребра переломали. Нос. Отец поехал добиваться, чтобы перевели в нормальную больницу. Они его убьют там, дочка…
***
Мамин плач и причитания заползают в уши и копятся внутри. Успокоить ее невозможно, да и я не пытаюсь больше.
Кажется максимально циничным успокаивать ложью, когда я знаю, как можно это прекратить. Знаю и ничего не делаю.
На сей раз в доме только мы. Мама сидит в гостиной. Я – на кресле в прихожей. Больше не переживаем горе вместе. Каждая свое. И так несколько бесконечных часов.
Одновременно слышим, как подъезжает папина машина. Мама встает, со скрипом отодвигая стул, подходит к двери первой.
Открывает, я просто поднимаюсь на ноги и с нажимом веду вспотевшими ладонями по ткани джинсов.
Папа идет по дорожке и поднимается по лестнице. Вместе с ним в дом толчком вносит слишком мощную дозу ярости и адреналина.
Меня почти сбивает с ног обратно в кресло. Еле сдерживаюсь от того, чтобы снова присесть.
Мама тоже отшатывается и вот теперь затихает. Громко дышит, держа ладонь у рта. А папа смотрит на нас. Заходит глубже. Делает несколько шагов. Я вижу, как сжимает-разжимает кулаки. Это будит дикий страх. Как будто я сделала что-то ужасное…
– Мехди, не молчи… – Мама умоляет шепотом. Тут же получает в ответ хлесткий, отчасти даже бешеный взгляд. Хочу уменьшиться до размера песчинки или хотя бы сбежать в свою комнату. Привлечь к себе папино внимание по-детски страшно. А по-взрослому страшно не узнать, что там Бекир.
– Шиш, Дания. – Отец отвечает маме грубостью. Это отзывается во мне недовольством, но я молчу. Мы продолжаем следить, как папа наворачивает круги.
Нервы на пределе. Я каждую секунду
