Паше стало горько, что четыре года маме не было интересно, как он выживал, а сейчас вдруг появилась такая заинтересованность. Обида всё-таки нахлынула и прорвалась:
– Ты могла нам написать, позвонить! Мам, ну почему?! Четыре года ты молчала, а тут объявляешься и всё равно молчишь. Должна быть причина. Отец накосячил?! Я? Что мы сделали такого плохого? У тебя появился другой мужик? Ты можешь хоть сейчас мне сказать? Я уже не маленький!
– Пашенька, не кричи! – прошептала мама, а потом вздохнула и чуть улыбнулась: – А ты знал, что имя Павел переводится с латинского, как маленький?
– Мам, да ты мастерски соскакиваешь с темы! – прищурился Паша.
Она рассмеялась и снова утёрла слезу:
– Простите меня. Просто… я не думала, что выживу.
Паша вытаращился на неё во все глаза, а она вздохнула, поджала губы и словно выдохнула одно слово:
– Лейкемия.
Хоть это слово Паше ничего не говорило, но он понимал, что это какая-то болезнь, которая явно высасывала из мамы жизнь. Мама обняла кружку с чаем, и такие у неё были тонкие бледные пальцы, словно призрачные. Предчувствие Пашу не обмануло. Он хмурился:
– Это что такое?
– Это рак. Рак крови. У меня ещё оказался атипичный случай, и, когда врач посмотрел анализы, сказал, что шансов нет и жить мне осталось явно недолго, дал срок от двух месяцев до полугода. Я поверила. Тем более мне всё хуже становилось с каждым днём, и, когда он такое сказал, я и упаковала чемодан, собралась в хоспис умирать. Я, наверное, целый месяц сомневалась, стоит вам говорить или нет, но потом решила избавить вас от этой ноши. Ты бы всё равно не понял в тот момент, Саше вообще такие новости нельзя сообщать. А так хотелось вас уберечь и оттянуть момент, когда бы вы узнали. Вы бы научились жить без меня к тому моменту, как я бы…
И мама рассказала всё. Как решила съездить в Питер повидаться со своей университетской подругой, а оказалось, что у той мама болела раком, и был у неё хороший знакомый профессор в исследовательском центре онкологии имени Петрова. И их заинтересовал атипичный случай развития болезни мамы. Она согласилась на исследование и экспериментальное лечение, и ей помогло. Через полтора года лейкемия перешла в ремиссию, метастазирование замедлилось, в таком состоянии уже можно было делать операции и даже пересадку костного мозга. Мама всё это время жила в Питере, не выходила из дома, чтобы не подхватить никакой болезнь с ослабленным после химиотерапии иммунитетом, но сестра мамы – Кристина – не подошла в качестве донора.
– А сюда я приехала на консультацию в центр Герцена по поводу экспериментального лечения, у них, оказывается, был похожий случай. Ещё у меня троюродная сестра живёт в Москве, хотела с ней поговорить по поводу донорства, а ещё, возможно, с тобой.
– Как его найти, этого донора? Это должен быть кто-то из родных? Вообще, я согласен! Куда бежать, что сдавать? Что я могу сделать? Я готов!
– Может подойти любой генетически совместимый человек, но чаще, да, кто-то из родственников. Пашенька, ты скорее всего подойдешь, только донор обязан быть старше восемнадцати, – улыбнулась она. – Я просто не верила, что смогу дотянуть до твоего совершеннолетия. Мне очень тяжело об этом рассказывать близким, потому что каждый раз боюсь, что дам надежду и всё сразу посыпется. Так не хотела тянуть вас за собой.
– Мам, ну так же нельзя! То есть ты бы ушла, а мы бы через годик-другой узнали бы что… тебя не стало?! Ты должна была нам рассказать! Да хотя бы просто попрощаться!
И Паша вдруг расплакался, у него весь её рассказ стоял ком в горле. Ведь когда мама исчезла, он иногда думал, что её больше нет, она умерла, но сейчас стало так больно от этих мыслей. Как он мог так думать?! Осознание, что она могла умереть, а он так ничего не сказал ей хорошего, не попрощался, просто разрывало сердце.
– Вот поэтому лучше ничего и не говорить. Ты плачешь, а мне нож по сердцу. Я знаю, Пашенька, как это выглядит в ваших глазах, не хочу искать оправданий. Поверь, это решение далось мне нелегко. Но я бы физически не смогла больше заботиться о вас, а для меня вы всегда были на первом месте. Поэтому даже при смерти я бы бросилась решать ваши проблемы. Мне нужно было уехать, чтобы сохранить последние силы на себя. Да и не хотела, чтобы вы видели, как я умираю. После химиотерапии у меня не осталось иммунитета, мне нельзя было иметь никаких контактов с людьми. Я, как в скафандре, ходила только к врачам. Хорошо, что работать могла удалённо, а еду мне доставляли до порога. Очень странная жизнь, когда ты и жить полноценно не можешь, а с другой стороны, радуешься каждому новому дню, что хуже не стало. Я поддерживала общение с Крис, но она с Сашей не разговаривала ни разу, а о тебе отзывалась плохо, и я перестала про вас спрашивать. Всё думала, как написать, чтобы и про меня вы ничего не узнали, но хоть чуточку узнать, чем живёте. Мне было очень сложно от вас изолироваться. Если бы знала, что Сева тебя знает, давно бы уже следила за твоей жизнью. Но видишь, встретились, и всё тебе разболтала.
– Я всё это время думал, что ты ушла из-за меня, ты же меня ненавидела, – Паша тяжело вздохнул и всхлипнул, как маленький ребенок. – Думал, что настолько тебя достал, а машина стала последней каплей. Потом думал, может, отец где накосячил.
– Господи, Пашенька! Нет, конечно! Мне было нелегко с тобой, но я всегда тебя любила, и не променяла бы тебя даже на пять спокойных и послушных детей. Не плачь только.
– А я всё, уже не плачу! – Паша принялся утирать влажные щёки и натянул улыбку.
Но теперь уже текли другие слёзы. Слёзы облегчения, очищения от вины и обиды: мама его любила, ушла не из-за него. Ему так важно было это услышать. Паша вдруг почувствовал себя каким-то свободным, лёгким. Его, такого непутёвого, оказывается, любили! От нахлынувших чувств он совсем размяк и торопливо принялся просить прощения. Боялся, что не успеет сказать или в следующий раз не наберётся смелости:
