— Но я не могу принять этого ребенка, — сказала Хелен. — Я чувствую, что совершу нечто ужасное.
— Но отчего?
— Не знаю. — Хелен почувствовала себя беспомощно и безнадежно: все было слишком поздно.
Видно, дымок от черных свечей отца Маккромби все еще курился в воздухе: от таких вещей нелегко отделаться.
— Но вы же любите его? — напрямик спросила Нелл.
— Ты такая наивная, — сказала жалобно Хелен, — конечно, я люблю его.
— Тогда выходите за него замуж, — посоветовала Нелл.
Отчего-то, сама не понимая отчего, Нелл желала этого.
Хелен знала, что именно этого и не следует делать. Нелл знала этого человека только по фотографиям в газетах и по настойчивому телефонному голосу. Но как только Нелл произнесла эти слова, из раскрытого окна вылетел если не весь, то большая часть дыма черных свечей.
— Я подумаю, — пообещала Хелен.
У Клиффорда не было намерения отступаться. Хелен, хотя и пообещала Нелл подумать, по-прежнему отказывалась видеться с ним, поэтому он сам изыскивал пути к встрече.
И вот так получилось, читатель, что нью-йоркское отделение Леонардос организовало выставку дизайнеров одежды в необычном тогда ракурсе направления искусства, и вот тогда «Дом Лэлли» предстал во всей красе и расцвете.
И вот отчего Клиффорд решил окончательно примириться с Джоном Лэлли, и даже вернуть его полотна, которые так долго находились в запасниках Леонардос. Он изумил Джона Лэлли и Мэрджори, найдя их в их аккуратном, крошечном садике — или в том, что осталось от него, — войдя и проговорив: «В багажнике моей машины находятся пять ваших полотен. Возьмите их: они ваши».
Таким образом, он в один миг сделал Джона Лэлли миллионером, а не простым обладателем какой-то сотни тысяч, поскольку ранние его произведения переживали взлет популярности, а значит, и стоимости. (Но и по сей день они — не самые подходящие произведения для того, чтобы вывешивать их на стенах жилищ и наслаждаться их лицезрением).
И дело не в том, что теперь, когда все богатство Энджи было в его распоряжении, Клиффорд мог легко позволить себе подобные жесты; и не в том, что он сделал это для того, чтобы завоевать расположение Хелен, хотя это отчасти и правда; я думаю, он сделал это оттого, что считал себя обязанным поступить так.
В его глазах справедливость требовала такого шага.
Может быть, во время своей пламенной речи в нью-йоркском суде он сам изменил себя? И теперь стал иным человеком? Я очень на это надеюсь.
Джон и Мэрджори разгрузили машину и перенесли полотна в студию. Клиффорд помогал им.
— Какие мрачные полотна, — сказала Мэрджори. — Ты, наверное, пребывал в страшном состоянии, что писал такие вещи, Джон. Поручусь, что Эвелин была рада избавиться от них! (Те, кто счастлив в семейной жизни, попросту не имеют представления о том, что значит быть несчастливым).
Ни Джон, ни Клиффорд ничего не ответили на это.
— Жаль, что вы с Хелен не можете договориться, — сказал Джон Лэлли на прощание. Это было его извинением. — Эти ваши близнецы — просто наказание.
— Но и я не образцовый отец, — ответил Клиффорд.
И это было сказано несмотря на все его старания, и немалые, поладить с Барбарой, которая приняла известие о гибели матери с поразительным спокойствием. Она только прижалась крепче к няне и сказала, что теперь няня зато останется и ее не заменят к Рождеству новой.
— Но мы можем многое изменить — внезапно изрек Джон Лэлли, поднимая крикетный мяч и бросая его Джулиану, который безнадежно слонялся по площадке, не зная, во что сыграть. Джулиан крайне удивился такому обороту и выглядел польщенным.
— Вполне можем, — согласился Клиффорд.
Хелен, узнав от отца о потрясающих новостях, позвонила Клиффорду.
И он знал, что она позвонит.
— Клиффорд, — сказала она. — Спасибо тебе. Но что, скажи на милость, делать мне? Я не могу спать, я не могу успокоиться, и я не могу работать. Я хочу быть с тобой, но и это я не могу сделать.
— Тебе мешает Барбара, так? — спросил он, с той особой остротой интуиции, которая характеризовала его новую сущность. — И это совершенно понятно: если ты берешь меня, то ты должна будешь забрать и ее. У нее есть только я один в целом мире. Но, по крайней мере, приезжай и встреться с нею.
Хелен приехала, и впервые за все время увидев Барбару въяве, бледную и грустную, одетую в старомодное, тесное, скучное платьице, в которые обычно наряжают детей лишь высококвалифицированные престарелые няни, и, несмотря на это, хорошенькую, — исполнилась такой жалостью к ребенку, что раз и навсегда избавилась от своей ненависти и злобы. Она увидела, что Барбара — вовсе не след от ушедшей Энджи, а главное действующее лицо в ее собственной драме. Не была Барбара и «заменой» погибшей дочери для самого Клиффорда, чего она боялась: ведь приняв Барбару, как полагала Хелен, она окончательно забудет Нелл.
Читатель, все в этой жизни должно прийти к счастливому концу. Счастье способно даже воскресить мертвого.
Это все наши угрызения, сожаления, страхи, ненависть и зависть — все это делает нас несчастными, что порою незаметно для нас самих. Тем не менее, все это сидит в нас самих, в нашей голове — и мы в силах отбросить это, если пожелаем.
Хелен простила Барбару — и тем самым простила саму себя.
— Да, Клиффорд, — сказала Хелен, — на счастье или на беду, но я опять выйду за тебя замуж.
— Бедняга Энджи, — наконец-то сказал Клиффорд, — ведь все это случилось, главным образом, из-за меня. В любом случае я виноват, и мне есть чего стыдиться.
Он готов был это признать, потому что был счастлив, и был счастлив оттого, что смог признать это. Две стороны одной медали.
В канун Рождества на взлетной полосе в Хитроу стоял частный самолет, готовый к вылету. Дело было лишь за тем, чтобы объявили, что полоса расчищена от снега.
Хелен и Клиффорд сидели в салоне и держались за руки. Барбара расположилась от них через проход; она протянула ручку, чтобы ухватиться за другую руку Хелен. Она нашла в ней мать, и в то же время могла не расставаться с няней. Ее суровое личико было теперь светлее и радостнее. Юная Нелл Килдар сидела сзади, и ее черные стриженые волосы были вызывающе зачесаны назад и вверх. Она была теперь ведущей моделью «Дома Лэлли».
Они летели в Нью-Йорк, на Рождество в Манхэттене, на открытие выставки «Мода как искусство» в большой новой галерее, выходящей окнами на центральный парк.
Нелл боялась самолета. На счастье у нее, как всегда, висел на шее оловянный медвежонок.
