Руслан чувствовал, что она хочет спросить о выставке и фотографировании, но сдерживает себя. Наверное, это даже к лучшему, потому что говорить об этом пока не мог.
— С Кареном у нас была одна договоренность: я повинуюсь закону, он — отстает от тебя навсегда. Вчера, уверен, была последняя наша санкционированная встреча. Пусть он и отморозок, но дал своё мужское слово.
— Мне очень…очень жаль…что всё вышло именно так. Я всегда буду чувствовать вину перед тобой, Руслан.
Боль звучит в каждой букве и пропитывает его нутро. И её так невообразимо много… Бессмысленно отрицать, что ему не жаль. Жаль. И больно. Потерянных драгоценных дней вдали. Прекрасного периода рядом с любимыми. Неувиденных первых неуверенных шагов ребенка. Первой улыбки. Первого смеха. Первого слова. Жаль невозможности разделить восторг каждого маленького события с Евой. Очень жаль. И страданий её тоже жаль.
— А я не звонил, Зефирка, чтобы не сойти с ума. Чтобы не слышать сожаления в твоем голосе. Не дразнить нас обоих. Я ведь знал, что Рома рядом, он надежный и преданный. Ева…нельзя было иначе, понимаешь?
Она порывисто подалась вперед, потершись своей об его щеку, и обдала мучительной нежностью, в которой всё же звенели подступающие слезы:
— Да, мой хороший, да…теперь понимаю. Прости… И спасибо тебе… За защиту, за мужество…за чудо, которое у нас родилось. Всё это — твоя заслуга…
— Прекрати, — повинуясь мимолетной слабости, ловит её губы в поверхностном поцелуе, — не надо…
— Надо, — переходит на шелестящий шепот. — Ты не понимаешь. Кем бы я была без тебя, Руслан? Тривиальной среднестатистической забитой брошенкой. Замкнувшейся, приписавшей себе одиночество до конца своих дней. Растоптанной, разбитой. Позволившей так глупо поверить в иллюзию. Исходя из менталитета, «сидела бы дома» под ахи и вздохи многочисленной родни, пытающейся познакомить меня с каким-нибудь «хорошим парнем». Это так унизительно…будто товар. Второсортный. Где-то на задворках витрин. Да еще и не отличающийся привлекательностью. Может, когда-нибудь я и сломалась бы под их напором, согласилась бы и действительно…
Ева замолкает резко, отрывается от него, роняет голову на раскрытые ладони, словно прячась, и мелко-мелко трясет ею в попытке что-то сбросить, отшвырнуть подальше. И продолжает глухо:
— Не знаю, дал бы мне Карен развод или нет, но после смерти его матери я бы точно съехала из той квартиры. А дальше…понятия не имею. Ведь не врала, когда сказала, что ни с кем больше не решилась бы сблизиться. Может, избавившись от «мужа», всё же пошла бы на ЭКО… Тоже сложный вопрос, меня никто не поддержал. Но в том, что существование мое было бы серым и скучным, правильным до тошноты и консервативным до косности — однозначно. Без тебя. Как прекратить о таком говорить? Как, Руслан? Как не обозначить, насколько ты особенный?! И как мне больно видеть тебя…таким потерянным?
Отнимает руки от лица, поражая адским мерцанием в лихорадочно блестящих глазах. Импульсивно рвется к нему, касаясь пальцами его лба, висков, век.
— Вспомни свои шутки: развелось губастых, косметология нас прокормит. Я осознаю твое нежелание сидеть на шее отца, пользоваться средствами семьи, с которой не ладишь. Но мы ведь тоже семья, правда? И поддерживать друг друга — основа… Даже если ты откажешься от студии, я вновь пойму. И уверена, что нам хватит сбережений…пока не определишься, чем именно хочешь заниматься…
Руслан тяжело вздохнул. Тема, которой не получилось избежать. И не объяснишь, как задевает…такое предложение…оставаться в нахлебниках. Пусть это и срывается с её уст из лучших побуждений.
Наверное, Ева уловила ход его мыслей, поскольку внезапно замерла. Взглянула ему в глаза серьезно. Трезво. Пронзительно. Без тени жалости и сопливого сочувствия. Так, как надо, чтобы человека проняло вызовом:
— Ты же говорил, любишь сложности, и это приносит удовлетворение. Так прими…как очередную сложность. Я с тобой. Друзья с тобой. Брат. Моя семья. Богдана. Восхищаемся твоим поступком, на который пошел бы далеко не каждый нас. И я верю, что этот стержень внутри не даст тебе…прогнуться под обстоятельства.
О, если бы и он в это верил…
Пока что лишь ощущал себя несостоятельным. Не мужиком.
— Руслан, — зовет требовательно, и его неизменно торкает от произношения собственного имени, — это нормально. То, что ощущаешь сейчас. И мы все, слышишь, — все будем терпеливо ждать, поддерживать. Никогда не упрекнем, если что-то не получится. Никто из нас не идеальный. Но зато ты — самый смелый и отчаянный. Я каждый божий день стану напоминать об этом. И о многом другом. Создам чек-лист с твоими подвигами. И попрошу лишь об одном: не надо меня сторониться, закрываться, уходить в себя. Конечно, всё придет далеко не скоро. И провальных попыток не избежать. И пилюль волшебных не существует. Только усиленная работа над собой, над отношениями. И никакого уныния…
— Ради тебя…я постараюсь, — пообещал честно.
— Ради нас.
— Да. Нас…
Говорить или обсуждать что-либо вдруг перехотелось. Воинственный вид девушки погубил благие намерения на корню. Голод всколыхнул нутро неким вибрирующим звонком, от сигнала которого в голове стало пусто. Зато включились все остальные инстинкты…
— Руслан, — тихий укор, и затем Ева резко подается назад, собираясь спрыгнуть с него, — нет. Ну…Руслан! Мы же не договорили!
Протесты пресеклись очень жадным поцелуем после того, как он молниеносно вернул её на прежнее место.
— Нечего было… — вдох, снова припал к губам, вдох, — на меня… — вновь оправданная занятым ртом пауза, — смотреть…
И руки сами тянутся к изведанным изгибам, а от очень явной реакции Евы окончательно смывает остатки разума.
— Как можно при таком важном разговоре… — громко сглатывает, когда он касается кожи живота под её майкой и прогибает в пояснице, чтобы была вплотную к нему. — Так внезапно переходить на…
— Можно и нужно…
— Руслан…
— Зефирка, помолчи, а?..
Помолчать у Евы не получалось. Как и оставаться безучастной. Руслан очень хорошо постарался. Настолько, что в самом разгаре их умопомрачительной близости, ошеломляющей своей неописуемой остротой и запредельностью, сплетшиеся, они неожиданно шмякнулись с дивана на пол. Точнее, приземлились на ковер. А испуганный визг девушки потонул в грохоте игрушек, посыпавшихся на них из перевернутого во время падения манежа, спокойно себе до этого стоявшего рядом и никому не мешавшего.
Распаленные, возбужденные до предела и обезумевшие, они попеременно то целовались, то смеялись, откидывая подальше впивающиеся в тело погремушки, кубики и другие Бодины забавы. И хорошо, что малышка этого не видит…
И очень хорошо, что у них было еще достаточно времени, чтобы завершить начатое. И даже повторить…
* * *
Казенное здание освещалось довольно яркими лучами все еще беспощадного августовского солнца. До конца лета оставалось чуть больше двух недель, но стойко сохраняющийся зной создавал ощущение, что ты в самом пекле.
Руслан вполне нормально переносил жару, поэтому решил подождать на улице, разглядывая из-под стекол очков выходящих «тружеников». Его не узнавали. Скорее, даже внимания не обращали. Это было странно…и неприятно. Не сказать, что за те месяцев десять, что он проработал среди этих людей, у него завязались с ними теплые отношения или появилось желание с кем-то из них дружить. Нет. Но то, что стал тотальной невидимкой, тоже удивляло. Еще одно подтверждение внутреннему протесту перед таким убогим существованием.
Пленарное заседание закончилось чуть позже обычного, и теперь «белые воротнички» пачками сыпались наружу, одинаково угрюмые, бесцветные и с инкубаторскими резиновыми подобиями улыбок при прощании. Среди них — он прекрасно помнил — полно докторов различных наук, заслуженных юристов РФ, кавалеров всевозможных орденов и прочих пыльных званий. При этом, парадокс, эти «интеллигентнейшие», «культурнейшие» чинуши спокойно пренебрегали наипримитивнейшими правилами приличия: не здоровались с обслуживающим персоналом, игнорировали тебя, если ты на порядок ниже по занимаемой должности, и свято верили в свое божественное начало.
