На передачу была приглашена другая известнейшая писательница, которую я, наоборот, очень люблю, обожаю с детства за тонкие, смешные, чуть грустные фильмы, снятые по ее сценариям, за светлые, умные рассказы, у которых есть очень важное свойство — их хочется дочитать до конца и потом прочитать снова.
Ведущая все цеплялась к моей любимой писательнице — к ее личной жизни, к каким-то сомнительным эпизодам, о которых рассказывают сомнительные журналисты… Я все ждала, когда же любимая писательница, наконец, отбреет злую толстуху матом. Я сама лично слышала, как любимая ничтоже сумняшеся костерила по матушке редактора одного традиционного журнала, который последние десять лет отказывался по необъяснимым причинам публиковать ее рассказы. Но сейчас она отсмеивалась и все сводила разговор к покойной жене покойного Ландау.
Я знала давно, что жена знаменитого физика Ландау смирилась с тем, что горячо любимый и любящий муж не мог жить, не имея романов с другими женщинами. К старости дошло до того, что она провожала его на свидания, поправляла воротничок и расстраивалась, если девушка не приходила на свидание с ее мужем. Я это знала с детства. Это был один из невероятных для меня в то время компромиссов, который просто потряс меня. Рассказала это нам в девятом классе учительница физики Наталья Николаевна, которая физику знала плохо и не любила, а любила, наскоро объяснив новую тему, рассказывать о разных ученых и других известных людях вот такие истории… Потом я видела у моей мамы книжку из серии «Жизнь замечательных людей». Мама читала, возмущалась и советовала почитать мне.
В передаче же моя любимая писательница говорила с горечью, как бедная Фира Ландау все маялась и маялась всю жизнь, не в силах освободиться от своей зависимости, от страшной, мучительной силы, способной раскрошить твою душу за минуту, ту минуту, когда ты узнаешь о предательстве, — в прах — и развеять его по ветру. Что это летит? А? Где? Да ничего. Это было когда-то моей душой. А это кто идет-бредет, не зная, не понимая — куда, зачем?.. — а это я. Вот, иду, смотрю, как летят по ветру остатки моей души.
И вот ведущая крутилась, вертелась, подковыривала, а любимая писательница — все отсмеивалась да отсмеивалась, нисколько не обижаясь, а только чуть удивленно поглядывая на новомодную литераторшу. Я так и думала, моя сейчас спросит немою: «Ну что ты подпрыгиваешь, как блоха на болонке? Ну дали тебе задание меня искусать, но я, видишь, невкусная, я не дамся, ну не солидно нам так прыгать… Давай пару слов про вечное — и разойдемся». Но она ничего не сказала. Напоследок разозленная ведущая спросила:
— Ну чё, как вообще жизнь-то прошла?
Я помню, как обиделась за свою. А она засмеялась и ответила:
— Знаешь… Лучше, чем у Фиры Ландау. Лучше.
Немоей пришлось тоже смеяться. А моя перестала смеяться и с грустью посмотрела на другую писательницу, на зал, на меня — с телеэкрана. Я знаю, почему она так грустно смотрела. Теперь знаю.
Если хочешь, чтобы мужчина тебя не нашел, — он тебя не найдет. Толя искал нас долго. Он съездил к моей маме, которая совершенно искренне удивилась, увидев такого красивого мужчину в своих дверях. Потом она, разумеется, узнала его и так же искренне отказалась ему помогать. Она не знала, где мы, но, очевидно, радовалась, что наконец-то — пусть с другим! — я сумела проявить твердость и гордость.
Толя нашел и Нельку, что было делом непростым — он не знал ни адреса ее, ни телефона. У него не осталось никаких номеров, по которым я звонила. В новой квартире, где мы пытались начать счастливую жизнь, по принципиальным соображениям мы поставили телефон совсем простой, без всяких дополнительных шпионских функций — ни тебе памяти входящих-исходящих, ни переадресовки, ни записной книжки, ни, разумеется, определителя номера. Я уже отвыкла от таких телефонов и первое время очень радовалась неожиданным звонкам — так, оказывается, приятно, когда поднимаешь трубку и не знаешь, кто сейчас с тобой поздоровается…
Нелька честно ответила, что знает, где мы, но ему не скажет. Толя устроил ей допрос с пристрастием, но Нелька стояла как скала, чем меня несказанно удивила. Я даже подумала — не радуется ли она, что так все вышло. Может, она тоже не верит в наше скоропалительное счастье? Она очень разумно воспользовалась его звонком и потребовала, чтобы он привез к ней наши с Варей зимние вещи ввиду надвигавшейся зимы…
Толя связался со съемочной группой, но на съемках у Вари был временный перерыв, они снимали павильонные сцены с большой куклой, изображающей нашего Гнома, и монтировали отснятое в Крыму. Я с ними общалась по е-мэйлу, у которого, к счастью, географического адреса нет.
Мобильный телефон я включала только по необходимости.
Тогда он, профессиональный разведчик, отсек невозможные и глупые ходы, совершенно, кстати, напрасно. И продолжил поиски… с помощью милиции. Он обратился к своему бывшему сослуживцу, работавшему теперь и. о. прокурора одного московского округа. Тот дал разнарядку в милицию — неофициальную. И нас стали искать участковые. Фигуры мы были видные, особенно я. Но сначала нас искали в Москве, а мы жили не в Москве.
Бедная Варя в очередной раз пострадала от маминых амуров, но теперь я не могла возить ее каждый день в школу и обратно, и пришлось нам поступиться и этим. Я проявила необычную для себя активность и последовательность и перевела ее в школу туда, где мы жили. А жить мы стали в двенадцати километрах от Москвы, недалеко от Красногорска.
Это было глупо, но я не могла его ни видеть, ни слышать, у меня не было сил ни на какие объяснения. Я боялась, что у меня просто разорвется сердце или начнутся преждевременные роды.
Я нашла замечательную двухкомнатную квартиру, Варя совсем как в воду смотрела — пригодились ее деньги за съемки, потому что свои сценарные я, подумав, положила на срочный валютный вклад. Сняли мы ее по сравнению с московскими ценами просто за копейки у помрежа, Надюши Андревны, которая еще летом рассказывала, что сын купил и обставил квартиру так далеко от Москвы, что ни жить в ней, ни сдавать ее с толком и порядочным людям не получается.
Квартира была в новом доме, облицованном красным кирпичом, из больших панорамных окон можно было любоваться полями и лесами и даже краешком Москвы-реки. Я старалась не думать ни о прошлом, ни о будущем и жить, как говорил Максимилиан Волошин, «текущим днем, благословив свой синий окаем». За «окаем» вполне сходили красногорские перелески, а жить текущим днем и его заботами за месяц до родов не так уж и сложно.
Я старалась больше гулять, да и Варьке это было на пользу, она сразу нашла себе двух подружек во дворе, рассказала им про мою книжку, а про свои съемки — нет. Я подозревала, что это зреет и растет в ней будущая папина загадочность и скрытность, даже в ущерб себе.
