что я не выдерживаю.
— Давно. Слишком… давно, майор Кан, — шепчу, и плавно накрываю его руки своими.
Мы замираем, смотрим друг другу в глаза, и молчим, кажется вечность.
Как же ты смотришь. Господи. Пожалуйста, не отнимай то, что сводит меня с ума. Не отнимай свои глаза.
— Иди ко мне. Ты, наверное, испугалась. Все хорошо. Сейчас поднимемся наверх. Не плач… — его хриплый шепот добивает мои гормоны.
Они, буйно и ярко, тут же дают о себе знать. Дыхание становится глубоким, боль уходит, а за ней и страх. Все исчезает, как только Сан обхватывает мой затылок, притягивает и крепко прижимает к груди. От ласкового прикосновения к волосам, по спине бегут мурашки. Сан гладит меня по голове, пока наша дрожь не унимается. Он дрожит так явно, что возникает логичный вопрос: кто испугался больше?
Самодур.
Я цепко обхватываю его плечи руками и зло цежу, сквозь слезы:
— В следующий раз, мне пойти топиться в море, чтобы ты перестал меня игнорировать?
— Вера, — Сан осекает меня, а подняв на руки, осматривается. — Поговорим потом.
Я прищуриваюсь, но следом на спине простреливает сильная боль.
— Что? — Сан тут же опускает меня на ноги. — Больно? Вера?
Я поднимаю взгляд, а по щеке, какого-то черта, ползет слеза. Нет, она там не потому что ты смотришь на меня. Просто болит спина. Да, это все спина. Я ведь получила веревкой прямо по ней? Значит, потому плачу от боли.
Плачу, потому что ты обнял меня. Пришел за мной. Назвал опять по имени, и смотришь, как прежде.
Я хорошо знаю, что мной движет, когда сама тянусь к его губам, а обхватив рукой лицо, с дрожью целую. Не с голодом, не порывисто, без голых эмоций. Нет, не так. Я совершаю еще большую глупость — вкладываю в это прикосновение всю нежность и свою любовь.
Только бы он понял…
Но этого не происходит. Сан стоит неподвижно, а его глаза медленно тускнеют. Вот теперь я ощущаю боль в полной мере. Настолько четко, что голова действительно идет кругом.
— Почему… — начинаю, но Сан отстраняется и чеканит:
— Джеха. Спускай второй трос. Сколько ждать?
— Уже, — сверху доносится голос майора Пака.
— Так меня все руководство спасать явилось? — зло цежу сквозь зубы, пока Сан закрепляет на себе страховку.
— Так точно, профессор. А теперь прекратите истерить, и сосредоточьтесь на спасении. Мы не на прогулке… по Монмартру. Здесь опасно.
— Из вас сегодня остроумие прямо хлещет, майор.
— Рад угодить, — слышу не менее злой и холодный ответ, но замечаю, что блеск в глазах Сана вспыхивает опять.
Какая прелесть. Значит, мы играем все это время? Что ж, придется принять эти правила. Выхода нет. Это даже заводит.
— Тогда спасайте уже. Чего встали, майор спасатель? — парирую.
— Как вам будет угодно, профессор, — он резко, но все же бережно поднимает меня снова.
— Угодно-угодно, майор, — продолжаю холодно, а сама намеренно сдавливаю его шею рукой сильнее, а в плечо вонзаю ногти.
Это превентивная мера. Чтобы больше не игрался.
Сан сжимает губы в тонкую линию, а как только тросы натягиваются, холодно и отрывисто приказывает:
— Тяните.
Говорить о том, что у водопада развернули целую спасательную операцию нет смысла. Еще меньше его в том, чтобы сопротивляться Сану. Не успев встать на твердую почву, он кивает бойцам и Джеха, и меня кладут на носилки. Есть некая прелесть в том, что тебя несут двое мужчин, пока ты рассматриваешь пейзаж тропического леса. Даже боль не чувствуется так явно.
Только злость. Я его поцеловала. Сама потянулась и сделала первый шаг. А он встал столбом и приказал не устраивать истерик. Я разве это делала? Кажется, истерия в своем проявлении немного иная.
Осматривая спину Сана, замечаю, как крепко сжимаются его ладони вокруг ручек носилок.
Он злится? За что? За поцелуй? Господи, да как понять его?
— Майор Пак, — произношу, прищуриваясь. Сан замедляет шаг всего на мгновение. Видимо, чего-то боится. Прямого вопроса, но не ему? Какая прелесть. — Могу я вас спросить о личном?
Поднимаю лицо, и встречаюсь с хмурым взглядом Джеха. Он быстро осматривает спину Сана, но все же кивает и соглашается.
— У майора Кана есть девушка? Может быть, жена появилась? — приподнимаю бровь, устраиваясь удобнее.
Все-таки колено саднит нещадно, как и спину и плечо. Однако весь дискомфорт сглаживает реакция мужчин. Всех. Ведь я задаю вопрос хоть и на ломанном, но корейском. В таком случае, все бойцы, которые следуют за нами, прекрасно понимают его смысл. Они замирают, как только Сан останавливается, а Джеха каменеет от моей наглости.
— Майор спасатель? Что-то на дороге? Чего мы встали? — язвлю и дальше, играя на том, что любой кореец ненавидит — на своем высоком статусе, и высокомерии.
Как тебе такой ответ на твой холод?
Сан молча продолжает движение, а Джеха тактично кашляет, пытаясь смолчать.
Нет, голубчик. Мы завершим начатое.
— Вы не поймите меня неправильно, майор Пак. Я женщина слишком занятая, и так случилось, что одинока… — Сан снова замедляет шаг, а я замечаю, как Джеха приподнимает уголок губ в полуулыбке.
Ну же, майор, подыграй. Мне плевать с кем он спал эти два года. Я сама его бросила. Имел право. Но сейчас… Я вижу, что он все еще может быть со мной. Вижу и не хочу отпускать. Вы сложные люди. Я знаю, майор. Но он мне нужен. Нужен любым.
Пытаюсь передать все через взгляд. Верю и надеюсь, что Джеха не глуп. Я ему не нравилась раньше, но он все равно позвонил мне, чтобы спасти друга. Он знал, что я примчусь к Сану на помощь. Знал, еще тогда.
Слава богу, он не разочаровывает:
— Это очень личный вопрос, госпожа. Я могу дать только расплывчатый ответ.
— Джеха, — Сан осекает его, а повернувшись, чеканит: — Прекратите этот цирк. Оба.
Я не обращаю на его "истерику" внимания. Это не интересно, и мало впечатляет. А вот затеянная мной шалость намного эпичней.
— Прошу вас, майор. Дело в том, что я не привыкла себя так вести. Но майор Кан вынуждает меня намеренно. Я его поцеловала, и боюсь как бы…
На этот раз замирает, наверное, даже ветер. Я вижу очертания пропускного пункта в расположение, и думаю, что если продолжу, придется бежать даже хромая. Ведь Сан так резко и цепко заглядывает в мои глаза, что я немею.
— Даже так? — Джеха тихо спрашивает, и мысленно, наверное, благодарит, что это я сказала на английском.
— Да, и теперь меня мучают угрызения совести, — киваю, и тяжко вздыхаю.
— Ужасно… — начинает Джеха и медленно
