— И чем же мне ее зажечь? — вежливо осведомился Доналд.
— Спичкой, умник.
— Но я не курю, — последовал ответ.
— Ну потри один мольберт о другой, чтобы высечь огонь. Прояви изобретательность.
— Тогда подойди и поцелуй меня! — В голосе была наигранная веселость. — Дом тут же запылает.
Она рассмеялась, признавая свое поражение.
— Ну хорошо. Тогда… Ой! Свет снова ярко загорелся, и она вздохнула с облегчением.
— Быстро справились, — пробурчал Доналд, потирая ушибленную коленку.
— Ненавижу Хьюстон весной, — сказала она, облокотившись о стол. — Мало дождя и сырости, так тут еще и грозы. Это уж совсем невыносимо…
— Аминь. Теперь мы можем вернуться к нашим занятиям, мой ангел.
Прошла неделя, бесконечная унылая неделя, во время которой она начала собирать материал для своей новой книги и встретилась с приятелем из департамента полиции, чтобы получить недостающие сведения об убийствах, наркотиках и наркобизнесе.
Но что бы она ни делала, из ее растревоженного сознания не уходил Джон, его руки, крепко обнимавшие ее, его твердые губы… Она не находила себе места, без конца спрашивая себя, что было бы, если б она расстегнула у него на груди рубашку и коснулась его, как ей того хотелось, если б она уступила и поцеловала его в ответ. Она все еще не понимала, что с ней происходит, но чувствовала, что постепенно теряет самообладание.
Все утро в пятницу она сидела, уставившись на телефон, почти возненавидев его за то, что он молчит. Возможно, Джона нет в городе. А вдруг он просто не собирается звонить ей. Она ведь сама сказала, что больше не желает его видеть. Но, может быть, он не принял ее слона всерьез.
Она покусывала нижнюю губу, не отрывая глаз от телефона, затем, не выдержав, подняла трубку и набрала номер Джона, презирая себя за слабость. Но ей необходимо было выяснить отношения.
Ей ответил Хосито.
— Это вы, сеньорита? — в голосе звучало удивление.
— Привет, Хосито. Джон где-нибудь поблизости?
— Да, — последовал не совсем уверенный ответ.
— Он что, куда-то уехал?
— Нет, сеньорита, он здесь на ранчо. Разве он не звонил вам?
— Нет, не звонил. Так где же он? Хосито довольно рассмеялся.
— Боюсь, вы мне не поверите, сеньорита.
— Даже так? Любопытно. И все-таки где он? Ну же, Хосито, если ты мне скажешь, то узнаешь, в кого первого всадят нож в продолжении романа «Скрипучая башня».
— Правда скажете?!
Она знала, что он страстный любитель ее романов, и ясно представила себе, как просияло его лицо.
Он засмеялся.
— Хорошо, идет! Он помогает рабочим убирать сено.
— Джон?! — изумилась она. — Он же ненавидит возиться с сеном, ему легче рыть ямы для столбов. Почему вообще им надо помогать? Ведь у него есть эта его погрузочная машина. И всего-то нужно двое мужчин.
— Дело в машине, она не работает, — радостно сообщил Хосито. Она вздохнула.
— Снова не работает? Ну и ну! Я уверена, у механиков уже слов не хватает для нее. И что же он делает? Скатывает сено в большие тюки?
Хосито вздохнул.
— Делает все по-старинному, как всегда.
— Я должна поглядеть на это зрелище!
— О да, сеньорита. А теперь, — решительно проговорил он, — кто же заработал нож?
— Рэгинс, — ответила она и рассмеялась, услышав, как он ахнул. — Поделом старому черту, верно?
— Да, конечно. Кто-кто, а уж он-то точно заслужил.
— Я тоже терпеть не могу этого мерзавца, — сказала она. — Подумать только, он получает удовольствие от убийства! Явно что-то неладное творится в мире, где трагедию превращают в развлечение. Тебе не кажется, Хосито?
— Это разговор для философов, сеньорита, не для меня.
— Ну хорошо. Я намерена повидать Джона. Как его настроение? — попыталась узнать она.
— Ужасное. Полный мрак, сеньорита. Одна надежда, что оно когда-нибудь исправится. Всякая охота пропадает стараться. Потратишь, например, кучу времени, чтобы приготовить отличное суфле, а оно летит в суп оттого, что немного примято сбоку.
— Быть этого не может!
— Очень даже может. А после этого он выплеснул кофе под каучуковое дерево — мол, совсем не крепкий.
— Бедное каучуковое дерево, — пожалела она.
— Это я бедный, — поправил он ее. — Сеньорита Виньи, если вам нужна жертва для следующей книги…
— Но неужели ты захочешь, чтобы я укокошила своего друга?
— Никому он не друг в таком состоянии, — проворчал Хосито. — Бизнес, наверное, слишком тяжелая штука, что делает людей такими несносными.
— Попробую поднять ему настроение, чтобы тебе стало полегче, — пообещала она. — Спасибо, Хосито.
По дороге она купила упаковку из двенадцати банок пива. Жара стояла как летом. Джон, конечно, не один, и, насколько она могла представить себе, каково сейчас работать в поле, народ должен был обрадоваться прохладительному напитку.
Упаковочный аппарат прессовал желто-зеленое сено в аккуратные тюки, из которых на поле постепенно выстраивались длинные ряды. Грузовик медленно ехал между рядами, а рабочие поднимали и забрасывали в него сено. Это был тяжкий, изнурительный труд, куда тяжелей, чем работа с агрегатом, который собирал и складывал сено. У Джона, конечно, была такая машина, но старушка постоянно грозила развалиться, а он никак не желал расстаться с ней, потому что механики все еще умудрялись чинить ее.
Когда Мадлен наконец добралась до ранчо, она увидела, как двое парней с разгоряченными лицами возились с разобранной машиной, отпуская крепкие словечки. Джон же с доброй половиной работников ранчо бросали тюки с сеном на грузовики. На горизонте зловеще сгущались грозовые тучи, и Мадлен вдруг поняла, почему так много рабочих собралось в поле: сено необходимо было убрать до дождя.
Она поставила свой маленький желтый «фольксваген» у начала одного из рядов и пересчитала рабочих: пива должно было хватить на всех.
Джон заметил ее в первую же секунду и сразу направился к ее машине. Он был без рубашки, его густо заросшая грудь и плоский живот, словно из полированной бронзы, лоснились от пота, старая, видавшая виды шляпа упала на глаза, на ходу он стаскивал с рук грубые рабочие рукавицы. Лицо его было мрачнее собирающихся вдали туч.
Он открыл переднюю дверцу и опустился на сиденье рядом с ней. Аромат сена и терпкий мужской запах наполнили маленькую машину, когда он, облокотившись о спинку сиденья, повернулся к ней лицом.
— Привет, — сказала она, немного нервничая. Ее вдруг сковала непривычная робость.
— Привет! Что ты здесь делаешь? Она смотрела на него и вспоминала вкус его губ, прикосновение колючих усов, слегка царапающих ее чувствительную кожу, и жадный блеск серебристых глаз.
